Здравомыслящего человека, помимо прочего, должно всерьез обеспокоить то, что мы становимся нацией стихоплетов. В старые добрые времена поэты обитали в основном на чердаках, откуда выбирались только для того, чтобы их в очередной раз выставили из редакции журнала или газеты, куда они норовили сбыть свои творения. Никому бы и в голову не пришло заглянуть в поэтический сборник, не удостоверившись, что его автор умер по меньшей мере лет сто назад. Справедливо считалось, что поэзия, как вино, некоторые сорта сыра или общественные здания, с возрастом становится лучше. И ни один знаток даже в мыслях не допускал прикоснуться к сырым, неудобоваримым поэтическим строчкам, только что выскочившим из-под пера автора.

Сегодня, однако, редакции стали платить поэтам неплохие деньги. Издательства зарабатывают, тиражируя стихи, а многие молодые люди (которые, родись они раньше, перебивались бы с хлеба на воду) сегодня осмелели настолько, что призывают к ответу управляющего рестораном, если им подадут обыкновенное шампанское под видом настоящего брюта Pommery. Естественно, это заметно изменило жизнь общества. Наши дети вступают в юношеский возраст с уверенностью, что занятие поэзией заменит им ремесло. Многие начинающие клерки губят карьеру, одурманенные возможностью получать по доллару за каждую поэтическую строчку. По всей стране многообещающие молодые штукатуры и подающие надежды машинисты бросают работу, чтобы посвятить себя этой новой профессии. Солнечным днем на площади Вашингтона передвигаться решительно невозможно из-за роя юных сочинителей, наслаждающихся хорошей погодой. По истине ужасающее зрелище – наблюдать за незадачливыми молодыми людьми, которым стоило бы усердно работать в конторе за письменным столом, выводя что-то вроде: «Уважаемый господин, Ваш запрос от десятого числа настоящего месяца получен и находится на рассмотрении. В ответ просим предоставить…», и которые вместо этого болтаются без дела, запустив пальцы в шевелюру; лица их перекошены в яростной попытке подобрать рифму к слову «космический» или «символизм».

И тут, при том что дела и так хуже некуда, господин Эдгар Ли Мастерс изобрел верлибр. Пока еще рано оценивать все последствия этого кошмарного открытия, но сомнений нет – его автор сорвал крышку и выпустил наружу такие силы, с которыми никто совладать не сможет. Все рамки приличий для поэтов пали, и кто знает, каков будет итог?

До появления господина Мастерса существовало одно препятствие для нашей молодежи, возвышавшееся как неприступная крепость на пути вражеской армии. Когда сын приходил к отцу и заявлял: «Отец, я не смогу исполнить твою заветную мечту и начать работать в отделе удобрений. Я решил стать поэтом» и, казалось, невозможно было поколебать его решимость рассказами о жизни на чердаке впроголодь, все же оставалось еще одно средство в запасе. «Как у тебя дела с рифмой, Вилли?» – спрашивал отец, и блеск воодушевления начинал меркнуть в глазах парня, когда он понимал, в чем кроется подвох. Тогда наступало самое время воспользоваться своим преимуществом. «Подумай о том, что всю жизнь тебе придется рифмовать строчки друг с другом! Подумай, ведь однажды «луна» и «она», «любовь и вновь», «май» и «знай» себя исчерпают. Подумай о мрачном дне, когда запас рифм будет исчерпан. Наступит момент, когда ты закончишь предпоследнюю строчку стихотворения каким-нибудь «жизнь» или «истина» и тебе нужно будет пристегнуть к ним хоть что-то, не противоречащее правилам! Что тогда, Вилли?»

На следующий день в отделе удобрений появлялся новый сотрудник.

Но сейчас все стало совсем по-другому. Надобность в рифме исчезла, редакторы даже приветствуют ее отсутствие. Если бы Лонгфелло творил сегодня, ему пришлось бы поправить «Деревенского кузнеца», чтобы сорвать по доллару за строчку. Никто сегодня не напечатает такое:

Над сельской кузницей каштан
Раскинул полог свой.
Кузнец, могучий исполин
С курчавой головой,
Железо там кует весь день
Железною рукой^[1].

Если бы Лонгфелло жил в наши суетные, вольные и многословные дни, ему пришлось бы взять в руку перо и написать что-то вроде:

В деревне был я кузнецом
И целыми днями работал,
Но
Сохранил я нежный цвет лица,
Потому что
Работал в тени каштана,
А не на солнце,
Как Николя Блоджетт, курьер.
Я был огромен и силен,
Поскольку
Занимался физическим развитием,
И глубоким дыханием,
И прочими трюками.
Мои бицепсы были самыми большими в округе.

Кто скажет, где будет конец этому словоблудию? Верлибр доступен любому. Дремавший народ встрепенулся, поняв, что можно неплохо заработать, если порубить свою прозу на куски. Что-то срочно необходимо предпринять, чтобы спасти нацию от этой угрозы. Но что? Нет смысла стрелять в Эдгара Ли Мастерса, поскольку ошибка уже совершена, и, даже наказав его, последствий случившегося уже не исправить. Пожалуй, остается надеяться только на то, что поэты никогда не покупают чужих стихов. Поэтому, как только мы все станем поэтами, торговля стихами встанет или свернется до продажи нескольких экземпляров, которые сами поэты будут приобретать в подарок друзьям.

_________________________
^[1]Перевод Лонгфелло М. А. Донского


Перевод текста Вудхауса выполнила Екатерина Аккуш
для проекта «Свой путь»