Есть одна известная философская шутка, высмеивающая бесконечные и бесполезные споры философов: о том, что было вначале, – курица или яйцо. Мне кажется, если посмотреть на проблему с верной стороны, это не такой уж бессмысленный вопрос. Я не собираюсь пускаться в метафизические и богословские рассуждения относительно легкомысленности этого спора, но то, что он уместен в принципе, у меня не вызывает сомнения. Материалисты, сторонники теории эволюции, довольно зорко подметили, что яйцо представляет собой невзрачный, уродливый зародыш овальной формы, случайно появившийся на свет. Представители другой, супернатуралистической, школы (к которой я себя отношу) были бы не без основания осмеяны за фантазию о том, что наш круглый мир есть не что иное, как яйцо, которое снесла священная нерожденная птица, мистический голубь пророков. Но я обращаюсь здесь к страшной силе различия курицы и яйца совершенно с приземленными целями. Является реальная птица началом цепочки наших рассуждений или нет, важно, чтобы она замыкала ход нашей мысли. Целиться надо в птицу – но отставьте ружье, нам потребуется только волшебная палочка, дарующая жизнь. Важно понять, что нельзя рассматривать курицу и яйцо как равнозначные, бесконечно и циклически повторяющиеся космические явления, иначе мы получим простой орнамент из чередующихся кур и яиц – и только. Одно из них средство, другое цель, они существуют в разных мыслительных измерениях.

Если оставить в стороне все тонкости, напоминающие о завтраке, яйцо существует единственно для того, чтобы произвести курицу. Но курица существует не только для того, чтобы снести еще одно яйцо. Курица может еще получать удовольствие от жизни, славить Бога и даже вдохновить какого-нибудь французского драматурга. Как существо сознательное, курица представляет или может представлять ценность сама по себе.

У нынешних шумных политиков память коротка. Они позабыли, что именно счастливая и сознательная жизнь и есть та конечная цель, путь к которой лежит через всяческие сложности и компромиссы. Мы только и говорим о полезных людях и правильно организованной работе учреждений, что означает, что мы думаем о курице лишь как о единице, производящей как можно больше яиц. Вместо того чтобы вывести идеальную птицу – орла Зевса, лебедя Эйвона или на кого еще хватит нашей фантазии, – мы только и делаем, что говорим о зародышах и стадиях развития. Развитие само по себе, оторванное от богоустановленной цели, не имеет смысла и даже патологично; яд проникает во всякий зародыш, и наша политика превращается в тухлые яйца.

Идеализм рассматривает все с практической точки зрения. Он предполагает, что мы сначала должны оценить ударные возможности кочерги, а потом обсуждать ее пригодность для нанесения побоев женам; что мы должны сначала выяснить, подходит ли яйцо для практического птицеводства, а затем уже решить, что оно не годится для практической политики. Однако я увлекся теорией (вместо стремления к цели) и рискую быть уличенным в том, что занимаюсь пустяками, пока горит Рим. Школа, к которой принадлежит лорд Розбери, предприняла попытку заменить моральные и социальные идеалы, бывшие до сих пор движущей силой политики, слаженностью и завершенностью социальной системы – так называемой эффективностью. Я не очень сведущ в секретной доктрине этой секты, но, насколько я понял, под «эффективностью» подразумевается, что мы должны выяснить все о механизме, кроме его назначения. В наше время появилось странное заблуждение – когда что-то идет не так, мы ищем практичного человека. На самом деле, когда все летит в тартарары, требуется как раз человек непрактичный. Как минимум, нужен теоретик. Человек практичный, смекалистый в повседневной жизни, знает, как поступать, когда все идет своим чередом. Но когда происходит сбой, нужен мыслитель – человек, который понимает, как устроена система и что обеспечивает ее работу. Не стоит заниматься пустяками, когда горит Рим, а вот вникнуть в теорию гидравлики самое время.

Необходимо отбросить свой повседневный агностицизм и постараться rerum cognoscere causas(познать причины вещей). Если в аэроплане обнаружена небольшая неисправность, обычный техник сможет ее устранить. Но если поломка серьезная, придется вытащить из университетской лаборатории пожилого, рассеянного с виду профессора с растрепанными седыми волосами, чтобы найти корень зла. Чем сложнее сбой, тем рассеяннее должен выглядеть приглашенный теоретик и тем белее должны быть его волосы. А в иных случаях дело не обойдется без самого изобретателя (вероятно, и вовсе сумасшедшего) – только он сможет определить, что случилось.

«Эффективность», конечно, бесполезна по той же причине, что и сильные люди, сила воли и сверхчеловек. Все дело в том, что они противостоят последствиям, а не причине. Они не думают о событии, пока то не произойдет, а значит, у них нет свободы выбора. Действие можно признать успешным или нет после того, как оно совершено; если же оно только должно начаться, то назвать его верным или неверным можно только в теории. Невозможно болеть за победителя, ведь пока за него болеют, он еще не победил. Нельзя воевать на стороне победителей: борьба происходит как раз с целью выяснить, кто победит. Если какое-то действие совершилось, значит, это действие было эффективно. Если человек убит, убийство было эффективно. Тропическое солнце настолько же эффективно способствует человеческой лени, насколько ланкаширский бригадир мобилизует людей своим хамством. Метерлинк настолько же эффективно наполняет человеческую душу трепетом, насколько господа Кросс и Блэквелл наполняют самого человека джемом. Все зависит от того, чем вы хотите быть наполнены. Лорд Розбери, будучи современным скептиком, предпочитает душевный трепет. Я, будучи традиционным христианином, предпочитаю джем. Оба средства эффективны в деле и не оказывают никакого эффекта, когда их не употребляют.

Человек, много размышляющий об успехе, невероятно сентиментален, поскольку вынужден постоянно обращаться к прошлому. Если ему нравится только побеждать, то он должен всегда опаздывать на битву. Для человека действия нет ничего, кроме идеализма.

Этот четкий идеал намного актуальнее для нынешнего английского общества, чем любые планы и предложения. Настоящий хаос воцарился ввиду забвения всего, к чему человек изначально стремился. Никто не требует того, чего хочет на самом деле; каждый стремится к тому, что, как он думает, сможет получить. Вскоре все забывают, чего человек хотел изначально, а после успешной и насыщенной политической карьеры и сам человек забывает об этом. Все это походит на экстравагантный мятеж «вторых лучших» (second bests), адское латание дыр. Такого рода уступчивость исключает не только героическое постоянство, но и любой практический компромисс. Среднее расстояние между двумя точками можно найти, если они остаются на своих местах. В суде спорящие стороны могут прийти к соглашению, если откажутся от того, чего изначально хотели; но достичь соглашения невозможно, если стороны не скажут, чего они хотят. В ресторане предпочитают иметь дело с посетителями, внятно делающими заказ (даже если они заказывают тушеного ибиса или вареного слона), нежели с теми, которые, обхватив голову руками, пускаются в арифметические подсчеты количества еды в этом заведении.

Большинство из нас сталкивалось с дамами, чье извращенное бескорыстие наделало больше бед, чем своекорыстие иных: они настоятельно требуют самое неудачное блюдо в ресторане и рвутся к худшему месту за столом. Многие из нас не раз сталкивалось с этим бурлящим суетным самоуничижением. Наши практичные политики из побуждений гораздо более низких, чем те, что движут замечательными дамами, окутывают туманом и сомнением все, что касается их реальных желаний. Ничто так не вредит примирению, как клубок мелких уступок. Мы совсем сбиты с толку политиками, рассказывающими о пользе светского образования, но уверенными в бесперспективности работы в этой сфере; желающими введения тотального запрета на что бы то ни было и при этом неуверенными в необходимости этого запрета; теми, кто сожалеют о введении обязательного образования, но остаются его сторонниками; теми, кто верят в право крестьян на собственность, но голосуют за что-то другое. Этот ошеломляющий оппортунизм мешает всему. Если бы люди во власти обладали пророческим видением, кое-что в практическом плане могло бы быть сделано. Если мы попросим о чем-то абстрактном, то, может быть, и получим что-то конкретное. Как бы то ни было, невозможно не только получить то, что хочется, но и добиться хоть части желаемого, когда никто не может обозначить цель так же четко, как обозначают объект на карте. Четкость и внятность желаемого, служившие основой переговоров в прежние времена, сегодня исчезли полностью. Мы забываем, что слово «compromise» (компромисс) содержит в себе, помимо прочего, непреклонное и громкое слово «promise» (обещание). Сдержанность не расплывчата, она так же определенна, как совершенство. Точка посередине обозначена так же четко, как и крайняя.

Если пират заставит меня пройти по доске, мне бесполезно торговаться с ним (в качестве компромисса) о приемлемой дистанции, которую я должен преодолеть. Мы с пиратом разойдемся именно в том, какую дистанцию считать приемлемой. Можно вычислить математически долю секунды, когда доска опрокинется. И приемлемое для меня заканчивается за мгновение до нее, а для пирата – начинается сразу после. Но и сам поиск этой точки сложен, как любое геометрическое вычисление, и так же абстрактен, как любой богословский догмат.

Перевод Екатерины Аккуш