Вторит евангельским мотивам Николай Гумилёв. Поэт составил гимн слову, обратившись к библейской традиции толкования Слова - с заглавной буквы, отдавая безусловную дань достоинству великого смысла этого понятия.

В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.
…
Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что Слово это - Бог.

Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества.
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.

Н. Гумилёев. Слово

Вся человеческая история – это хроника и свидетельство умаления сакрального значения Слова, сведение его до уровня обыденной болтовни, обесценение слова через небрежное его использование. Наше слово бывает и «гнилым», и даже «мёртвым». Н.В. Гоголь писал о необходимости быть осторожным со словом в своей статье «О том, что такое слово»: «Читатель плюнет на драгоценные строки, «если не дышит от них святыня того, что должно быть свято. Чем истина выше, тем нужно быть осторожнее с ними; иначе они вдруг обратятся в общие места, а общим местам уже не верят».[4]

Великий мастер слова, Гоголь призывал обращаться со словом честно, ибо «оно есть высший порядок Бога человеку». Опасно шутить со словом: слово гнило да не исходит из уст ваших (Еф. 4;29). Если это относится к каждому, то насколько выше ответственность тех, у кого поприще - слово и которым определено говорить о прекрасном и возвышенном: «Только доброе для назидания в вере, дабы оно доставляло благодать слушающим» (Еф. 4;29). «Беда, если о предметах святых и возвышенных начнет раздаваться гнилое слово… «Гнилое» слово, по Гоголю, - это слово праздное (лишнее, ненужное), это злословие и срамословие – «все то, что не годно ни для какого дела». Таким образом, дар слова предполагает, что человек понимает сакральное значение слова и сознает свою ответственность за использование этого дара не по назначению и за любое злоупотребление им. «Удар бича делает рубцы, а удар языка сокрушит кости: многие пали от острия меча, но не столько, сколько павших от языка; счастлив, кто укрылся от него, кто не испытал ярости его…свяжи серебро твоё и золото, и для твоих сделай вес и меру, и для уст твоих - дверь и запор» (Сир.28; 20-29). Этот совет по-прежнему актуален, но редкая удача – увидеть, что кто-то на самом деле в наше время следует ему.

Человек сегодня живёт в режиме шума почти постоянно: это и естественные звуки, и гул нашей торопливой цивилизации, и наша собственная речь. Такой образ жизни нельзя назвать нормальным в духовном плане. По мнению православного богослова митрополита Иерофея Влахоса, это состояние болезни - кипучая деятельность и сопутствующее ей многословие.[2] Мы не выносим пауз и тишины, тут же начинаем тревожиться. Человек забалтывает свою тревогу разговорами о чем ни попадя, а потом унывает от пустоты. Рот распахивается, как форточка, образуется сквозняк. «Уныние, - говорит преп. Иоанн Лествичник (579-649 гг.), игумен Синайского монастыря, - часто бывает одним из первых исчадий многословия».[3]

О необходимости быть осторожным со словом народная мудрость давно высказалась вполне определенно - «слово серебро, а молчание золото». Эта поговорка имеет глубокий духовный смысл: и слово, и молчание - всегда о чем-то, есть предмет, по поводу которого можно высказываться или промолчать. Молчание – это не то же, что тишина. В тишине предмета нет, тишина не имеет темы и не имеет автора. Тишина - это состояние, а разговор или молчание - это действие. Молчание возможно только для человека. Он совершает выбор между речью и действием, противоположное говорению. Это усилие воли, направленное на сдерживание себя. Поэтому молчание наполнено смыслом. Вот и выходит, что молчание – это «золото».

Добродетель молчания

Каждый из нас время от времени оказывается перед выбором: шум или тишина, речь или молчание. Темперамент, мировоззрение, характер определят, какой выбор человек делает (если делает), и насколько кардинальные последуют за этим выбором перемены. Кто-то уезжает от шума и поселяется в тишине тайги, как, например, поступил наш современник, писатель Михаил Тарковский. Он уехал в Сибирь «набраться силы и разгладить душу простором, отпоиться взваром незыблемости» [8]. Кто-то удаляется от мира в монастырь, чтобы начать по-настоящему быть. Человек ищет спасения от шума в тишине, хотя сама по себе тишина ничего не добавляет и не умаляет в нашей жизни. Это всего лишь внешнее обстояние, способствующее концентрации внимания и действия, если у человека есть на это воля. В тишине человек не отвлекается от своего выбора - и либо молчит, либо снова говорит.

Слово в шуме в принципе не живет, его просто не слышно. Чтобы услышать слово, надо затихнуть. Очищение души от «злобы дня» происходит только в тишине и безмолвии. Сначала на физическом уровне (замолкание), а затем и на внутреннем плане (остановка бегущих мыслей и аскетическое собирание ума). Поэтому, митрополит Иерофей (Влахос), утверждающий, что Православие - это прежде всего медицинская дисциплина, призванная лечить больного страстями человека, говорит о том, что лечение человека от тревоги и хронической усталости должно проходить в тишине и безмолвии. Современный человек устал, запутался и отчаялся в противоречиях мира. Безмолвие - это метод лечения души, ума, сердца и разума. Такие проблемы, как депрессия, тревога, неуверенность вызваны именно отсутствием безмолвия. Цель человека - в восстановлении сил души. Такие выводы митр. Иерофей делает на основании святоотеческих свидетельств. Например, св. Симеон Новый Богослов говорил о безмолвии как о «лишенном беспокойства состоянии ума, тишине свободной и радостной души, созерцании света и познании тайн Божьих». Св. Григорий Палама называл безмолвие «постоянством ума», «забвением дольних вещей, обращением помыслов на лучшее, путь к истинному созерцанию и богозрению». Покой в Боге - субботствование - это нормальное состояние для человека, не только для святых. Святитель Григорий Палама говорил об этом, обращаясь к пастве города, где был епископом, Фессалоники. Это означает, что все люди могут, хотя и разной степени, приобрести опыт божественного успокоения. Безмолвие (молчание) открывает человеку путь внутреннего сосредоточения, выздоровления от растерянности. Замолкая, человек вынужден усмирять свою дерзость, болтовню и суету, самомнение. Устал - отдохни в тишине. «Пойдите вы одни в пустынное место и отдохните немного» (Мк. 6; 30-31).

На этом основано православное учение о безмолвии, известное как афонская традиция исихазма свт. Григория Паламы, но существующая еще со времен Древнего Египта и преподобного Антония Великого, один из основателей монашества, призывавшего христиан быть молчальниками. Молчание и концентрация в молитве - затихание суеты, удаление помыслов от мира, достижение абсолютной внутренней тишины, когда пустота заполняется Словом молитвы Иисусовой. Вместе с отказом от суеты, уходит и тревога, наступает изменение ума, и человек становится способен воспринять Слово как бытие-образующее, как формирующее Жизнь в нём самом. «Всевышний говорит глаголом тишины» (Ф. Глинка).

Молчи, скрывайся и таи
И чувства, и мечты свои -
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи, -
Любуйся ими и молчи…
Ф. Тютчев. Silentium

Мы и наше слово

«Умное делание» св. Григория Паламы – это непрерывное внутреннее произнесение молитвы, приводящее человеческий ум в состояние полного безмолвия. Исихазм – это дисциплина «умолкания-через-говорение», то есть произнесение молитвенного Слова, которое есть само бытие и исключает внешнюю речь, действие языка. Слово, «через которое все начало быть» - очевидно, само является бытием. Оно не информативно, оно формативно.[9] Слово, которым Бог сотворил мир – это слово формирующее, созидающее: Слово, которое «сказал» Бог, не сообщает о свете, о воде и суше, как если бы они уже существовали, но само творит все эти начала мироздания. Когда же словом начинает пользоваться человек, то в его устах оно приобретает другую, назывательную функцию. Господь приводит к человеку все сотворенные существа, «чтобы увидеть, как он назовёт их, и чтобы как наречёт человек всякую душу живую, так и было имя ей. И нарёк человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым…» (Быт. 2;19-20). Таким образом, Слово Бога творит мир, а слово человека сообщает о мире.

Утверждение первичности священного Слова и слова светского в нашей культуре до сих пор было нормой, но сегодня это утверждение не требует доказательств только для тех, кто имеет опыт переживания и личного осознания, что в основании русской культуры лежит «словоцентрический ансамбль искусств», считает К.А. Кокшенёва.[5] Слово не только вытесняется цифрой, оно обесценено. И это – антропологическая, культурологическая и философская проблема новейшего времени. Мы живем в пространстве, где доминирует светская обезбоженная культура, которая не желает знать о таком центре (в нашем случае это опыт «века классиков» и русской культуры), по отношению к которому (имея общий фундамент) мы были бы способны понимать друг друга. Вероятность, что никто никого не поймет, а только будут множиться бесконечные «свои правды», «свои мнения» – достаточно велика. [5]

Мы любим слова, особенно те, кто среди нас - пишущие и говорящие. Но есть проблема пустого говорения, убивающего смысл. Майя Кучерская так описывает её: «У слов есть акустическое тело, грамматическая оболочка из приставок-суффиксов и окончаний и сложенный из этого и много чего другого смысл, сердце смысла… Люди, которые сочиняют газетные заметки, ведать не ведают о языковой вселенной. Черным-черны, пустым-пусты их слова. И надуты. Вместо ветвящихся, текущих по небу деревьев - мертвый хворост, неопрятные кучи. Эти слова не били ядром смысла в сознание, напротив, старались этот смысл замаскировать, увести от него, исполняя расхлябанный и брезгливый по отношению к читателю танец…Голова заполнялась болью. Дурно делалось от приблизительности всех этих предложений, размытости».[6]

Только замолчав и приведя в стройность собственный ум, можно сказать живое слово. Через такое живое слово мы по-настоящему понимаем и мир, и друг друга - через слово, сказанное на понятном нам языке. А ведь понятный нам язык - особый, «эллинистический», по определению О. Мандельштама.[7] В своей статье «О природе слова» поэт утверждал, что призвание нашего русского языка – отражать всю полноту действительности жизни, то есть и мир реальный, материальный, и мир духовный: «Жизнь языка в русской исторической действительности перевешивает все другие факты полнотой явлений, полнотой бытия, представляющей только недостижимый предел для всех прочих явлений русской жизни». То есть русский язык воплощает саму историю, язык – жизненный материал. Слово у нас – «плоть деятельная, разрешающаяся в событие» [7]. Всяческий утилитаризм, приземление и упрощение языка, заимствование и «разбавление» его иноземными словечками, беспощадная эксплуатация его для своих целей – это преступление перед эллинистической природой русского языка, считал Мандельштам.

Наше отпадение от языка, неразумное и небрежное обращение со словами, бесконтрольное и бессмысленное говорение может вызывать отлучение от царства истории, преемственности русской культуры, основанной на священном Слове. «Онемение» двух-трёх поколений может привести нас к исторической смерти: отлучение от языка равносильно отлучению от истории. Наверное, пришла пора нам прекратить плетение изощрённых, «душегнойных» словес (какой была мучительная речь Иудушки Головлёва) и заставить себя затихнуть, чтобы сделать выбор в пользу Слова (умолкнуть через говорение, по Паламе). Молчание – это прорыв словесной, культурной пелены, окутывающей говорящего. Это перемена ума, делающая возможным переход в высший мир, где человеческое встречается с божественным и умолкает, потому что может принять Божественное Слово лишь через полноту своего молчания. И тогда наше собственное слово снова станет живым, а наш русский язык не перестанет быть «звучащей и говорящей плотью», потому что слова в нём наберут вес самодостаточного бытия, перестав быть служебным наименованием или условным знаком.

Да обретут мои уста
Первоначальную немоту,
Как кристаллическую ноту,
Что от рождения чиста!

О. Мандельштам. Silentium


ИСТОЧНИКИ

1. Библия

2. Митр. Иерофей (Влахос) «Православная психотерапия. Святоотеческий курс врачевания души»

3. Св. Иоанн Лествичник «Лествица», Слово 11

4. Гоголь Н.В. «О том, что такое слово»

5. Кокшенёва К.А. «Концепт «русская культура» и современные практики культурного наследия»

6. Майя Кучерская «Тётя Мотя»

7. О. Мандельштам «О природе слова»

8. Михаил Тарковский «Полёт совы»

9. М. Эпштейн «Слово и молчание. Метафизика русской литературы»