Лежание в постели могло бы быть прекрасным занятием, окажись под рукой длинный карандаш – такой, чтобы доставал до потолка. Но вряд ли он быстро отыщется в домашнем хозяйстве. Тут понадобится несколько ведер краски и длинная метла. Но даже если орудовать ею быстро, накладывая цвета крупными мазками, – краски все же могут пролиться на вас волшебным цветным дождем, и в этом есть известное неудобство. Видимо, придется обойтись черно-белой палитрой для рисунка. Белый потолок для этого отлично подойдет, а на что еще потолок сгодится?

Но если бы я не лежал в постели, никогда бы об этом не узнал. Годами я искал свободное пространство в современных домах, чтобы порисовать. Бумага слишком мала для аллегорических фантазий; как говорил Сирано де Бержерак, «гиганты мне нужны». Но так и не нашел ничего подходящего. Какие-то ненужные мелочи все время возникали между мной и чистой поверхностью. Я обследовал стены – к моему удивлению, их покрывали обои с рисунком, совершенно неинтересным и однообразным. Непонятно, почему один сомнительный символ, явно лишенный какого-либо религиозного или философского значения, поражал мои родные стены, как оспа. Должно быть, Писание имеет в виду обои, когда предостерегает нас от суетных повторений: «Молясь, не говорите лишнего, как язычники». Турецкие ковры – тоже образец бессмысленной пестроты, как сама Турция или рахат-лукум и другие так называемые турецкие сладости. Мне сложно судить, что для турок сладко. Разве что македонская резня. Везде, куда бы я ни ткнулся с карандашом или кисточкой в руке, я понимал, что меня уже опередили – испортили своими варварски примитивными узорами стены, занавеси и даже мебельную обивку.

Нигде не нашел я места для творчества, пока не улегся в постель и не уставился в потолок. Только тогда я узрел над собой свет белого неба, всю его широту, райскую чистоту и свободу. Но увы! Как всякое небо, оно оказалось недосягаемым и издалека смотрелось тем строже, чем голубее были небеса за окном. Моя идея порисовать на потолке кончиком швабры не получила поддержки (неважно чьей, но у этого человека нет никаких политических прав). И даже моя менее радикальная идея – сунуть кончик метлы в кухонную плиту, чтобы он обуглился, и этим углем сделать эскиз на потолке – была отклонена. Однако я уверен, что впервые вдохновение украсить плафоны дворцов и своды храмов мятежной толпой падших ангелов или победоносных богов пришло тем, кто, как и я, лежал в постели. Я также убежден, что лишь благодаря этому древнему и славному занятию Микеланджело понял, как перенести на потолок Сикстинской капеллы грандиозное изображение божественной драмы, которая могла разыграться только на небесах.

В наши дни к лежанию в постели относятся неправильно и по-ханжески. Много симптомов упадка в эпоху модерна, но нет более угрожающего и опасного, чем забота о мелочах в ущерб основам нравственности, внутренним связям людей друг с другом и трагической морали человека. Если и есть что-то хуже нынешнего оскудения моральных устоев, так это укрепление ничтожных запретов. Нынче упрек в плохом вкусе звучит губительнее, чем упрек в отсутствии морали. Чистоплотность больше не соседствует с благочестием, она стала важнее всего, а благочестие теперь сродни проступку. Автор какой-нибудь пьесы вправе нападать на брак, если его критика не касается общественных нравов; и я встречал пессимистов ибсеновского толка, которые не воспринимали пива, но не возражали против синильной кислоты. Особенно это коснулось вопросов гигиены, в частности целесообразности лежания в постели для здоровья. Вместо того чтобы, как полагается, отнести это к разряду личных предпочтений, теперь подъем ранним утром стал вопросом нравственности. Вставать рано – хорошо и удобно, но к нравственности это не имеет никакого отношения, равно как и лежание в постели.

Скряги встают на рассвете, а воры, говорят, встают ночью. Наша общая беда в том, что механизм поведения работает все четче, а дух слабеет. Повседневные заботы человека требуют большой свободы действий и творчества, тогда как его принципы и идеалы должны оставаться крепкими и неизменными. Но теперь все наоборот: наши взгляды постоянно меняются, а обед проходит всегда точно по расписанию. Я бы очень хотел, чтобы у нас были твердые, глубоко укорененные взгляды, а обед проходил в разное время то в саду, то в постели, то на крыше, а то и на дереве. Пусть споры о первопринципах ведутся в любом месте. Мы угрожающе много болтаем о хороших манерах, что означает наше пристрастие к добродетелям непрочным, которые могут обернуться грехом, если войдут в привычку; и еще – мы не оставляем места добродетелям внезапным и прекрасным, которые не отменит никакая мода, – горячей отзывчивости или предельной искренности. Если вдруг они понадобятся, мы запросто растеряемся! Можно привыкнуть вставать в пять утра. Но нельзя привыкнуть тому, что тебя сжигают за твои убеждения; первый же такой опыт окажется последним. Давайте обратим чуть больше внимания на то, готовы ли мы к неожиданной доблести. Когда я встану, то, может быть, совершу что-то невероятно хорошее.

Тех, кто изучает великое искусство лежания в постели, я хочу предостеречь. И тем, кто может работать лежа (например, журналистам), и тем, кто не может (например, китобоям), не стоит злоупотреблять наслаждением. Но это еще не предостережение. Имейте в виду: если вы лежите в постели, то делайте это без каких-либо причин или оснований. Речь, конечно, не о больных. Лежа в постели, здоровый не ищет оправдания – тогда он и встанет здоровым. Если же он уляжется по причине какого-то ничтожного недомогания, придумает себе оправдание, он встанет ипохондриком.
________________
Перевод Е. Аккуш