«Жили мы в убогой роскоши Дома Искусств, в Елисеевском доме,
что выходит на Морскую, Невский и на Мойку, поэты, художники, ученые,
странной семьей, полупомешанные на пайках, одичалые и сонные. Не за
что было нас кормить государству, и ничего мы не делали».

О. Мандельштам («Шуба»), один из жильцов ДИСКА


Дом искусств (ДИСК) был открыт в Петербурге в декабре 1919 года. ДИСК располагался в огромном - на весь квартал - доме Елисеевых между Мойкой (дом 59) и Большой Морской. Национализированный после революции доходный дом превратился в писательское общежитие, писательскую коммуну, созданную при участии М. Горького по инициативе К. Чуковского. По выражению остроумного Виктора Шкловского, это был «Ноев ковчег» для голодающих и замерзающих петроградских писателей и ученых. Это был сумасшедший ковчег, объединивший «табунной близостью» лучших и заставивший их забыть о разногласиях и вражде. В ДИСКЕ было объявлено своего рода водяное перемирие. Неожиданно, ровно сто лет назад, наступило необыкновенное время расцвета культуры посреди страшной зимы 1920-1921.

«И вместе с тем именно в эти годы, как на краю вулкана богатейшие виноградники, цвели люди своим лучшим цветом. Все были герои. Все были творцы. Кто создавал новые формы общественности, кто - книги, кто - целую школу, кто - из ломберного сукна сапоги», - пишет Ольга Форш (1873-1961) об обитателях ДИСКА в своем романе «Сумасшедший Корабль». Она воскрешает сдвинутую, воистину сумасшедшую, упоительную реальность Дома искусств, ставшего сразу же легендой, клубом, лекторием, школой, интеллектуальным центром города. Сбылась артистическая утопия Серебряного века: «И так близко подходит чудесное к развалившимся разным домам - никому, никому не известное, но от века данное нам». Ничем другим Серебряный век и не мог разрешиться: искусство проникло в жизнь, слилось с нею и разрушило ее. ДИСК был проекцией Касталии на нашей почве, интеллектуальной провинцией сродни той, что описана у Германа Гессе в «Игре в бисер».

Суть «Корабля» - не в изложении тех причудливых и почти недостоверных обстоятельств, в которых Ходасевич знакомился с Берберовой, Шварц писал свои пьесы, Мандельштам - стихи и прозу, а Грин заканчивал «Алые паруса». «Корабль» - это концептуальное высказывание автора, а не просто воспоминания. Это высказывание об эстетической революции, которая шла параллельно с социально-политической. Форш рассказывает про революцию художников, вышедших на улицы; артистов, мечтавших об окончательном слиянии духа и быта. Единственными людьми, кто от нее выиграли, пусть краткосрочно, были художники: утописты, футуристы, мечтавшие о великих потрясениях, и символисты, их предсказавшие. Им довелось пожить в собственной утопии - в ДИСКе, а потом она кончилась. Но это потом, а пока Петроград был городом Гаммельном из цветаевского «Крысолова» (хотя писала она о Москве). Но и там, и тут были крысы. И была и музыка, которая сильнее крыс.

Чуковский казался литераторам грубым, скандальным критиком, поверхностным фельетонистом - а оказался глубочайшим знатоком мировой словесности, самозабвенным просветителем, гениальным организатором. Клюева считали юродивым, если не клоуном, а увидели в нем крупнейшего поэта эпохи. Вообще со всех слетела шелуха - и видно стало, что все они любят литературу больше всего на свете, больше даже собственной славы.

Русская Касталия была утопической затеей нашей культуры, но она состоялась в Петрограде во время красного террора - в ДИСКе, в доме Мурузи на Литейном, где собирались «Серапионовы братья», в неотапливаемом университете, где собирался ОПОЯЗ (Общество по изучению поэтического языка). Об ОПОЯЗе много сказано в «Охранной грамоте» Б. Пастернака.

Ольга Форш удивительно ярко, емко и весело рассказала о том, как могут (и должны!) жить художники, мыслители, утописты поэты и ученые. У нее получилась необыкновенно счастливая книга. «Сумасшедший Корабль» напоминает, как может и должен вести себя человек, у которого нет ничего, кроме гения, и смелости, благодаря которой этот гений состоялся.

***
«Если своевременно не спохватится и не обогащать человека внутренне, он утечет у вас сквозь пальцы. Коли поете: «Кто был никем, то станет всем», то уж не медлите, становитесь. Не то уподобитесь, как в сказке, голому королю, которого одни льстецы уверяли, что он великолепен. Сколько не освобождать человека внешне, если он мыслью и чувствами беден, слеп к краске, глух к звуку, не организован как личность, он только внешне приличный член коллектива, а в тайне продолжает зависеть от четвероногого в самом себе».

***
«В Сумасшедшем Корабле» сдавался в архив истории последний период русской словесности. Впрочем, не только он, а весь старорусский лад и быт. Точнее сказать, для быстрейшей замены России четырьмя буквами СССР ампутировались еще не изжитые временем былые формы.

Четверо - Гаэтан [А. Блок] с «голубым цветком» Новалиса, пересаженным в отечественный город, Инопланетный Гастролер [А. Белый] с своим «Романом итогов» русского интеллигента, матерый мужик Микула [Н. Клюев], почти гениальный поэт, в темноте своей кондовой метафизики, берущей от тех же народных корней, что и некий фатальный мужик, тяжким задом расплющивший трон. Четвертым сдавателем был Еруслан [М. Горький], тот, чья воля была, как у Васьки Буслаева, разукрасить нашу землю, как девушку. Он пришел как рабочий и вместе интеллигент. И еще: он пришел не как отдельный человек, а как синтез, предваривший свершение революционных событий…»

***

«Труден путь служения человечеству. И думается, в то время как общественный деятель должен из себя вырасти, художнику надлежит себя перерасти. Общественному деятелю, чтобы из себя вырасти, нужны ясность мышления, культура, многолетнее оседание, отцеживание мыслей. И велика разница - созревать ли в судорожном спехе истории, ускоренной как у нас, или на Западе, где все еще известен каждому его завтрашний день, где какой-нибудь историк всю долгую жизнь живет в том же предместье, где родился, женился, похоронил мать, получил академика. <…> Эта прикрепленность к месту при наименьшей затрате нервно-физических сил, без боли отрыва от семейного очага, это гнездовое тепло, доброжелательность улыбок всего населения… создают защитную атмосферу…

Но страна в начальной стадии культуры может беречь только то, что выдвигается в каждый данный момент, как ей насущно полезное.

Но вот почему у нас едва обнаружишь и талант, и охоту стране послужить тем, чем можешь, - как страна загнет тебе счет уж на всю полную меру? Коли ты на дуде игрец, то уж будь нам и жнец, и швец! И смотри, на все сто процентов, а не то мы тебя…»

***
«Они [обитатели Корабля] видели, слышали, особенно констатировали превосходно и со своей задачей связать воедино две эпохи, не предавая искусства, - они справились. В те годы, сбившись в крепкий плот, они, как на пароме, перевезли на себе через бурную реку событий все важное для жизни искусства на берег новый. <…> Скоро потом завершилось и существование Сумасшедшего Корабля. Решено было из соображений хозяйственных этот дом, населенный писателями, ликвидировать».