Новый вид завуалированной политической трусости сделал старую идею английского компромисса бесполезной. Людей пугают какие бы то ни было усовершенствования одним лишь фактом своего возникновения. Если кто-то живет своим умом и него получается, его принято называть утопистом или революционером. Раньше под «компромиссом» понималось, что половина буханки хлеба лучше, чем ничего. Современные государственные деятели, говоря о компромиссе, кажется, подразумевают, что половина лучше целой буханки.

Для усиления своей аргументации в качестве примера приведу случай с нескончаемым потоком наших законопроектов об образовании. Мы ведь на самом деле умудрились изобрести новый вид лицемера. Прежний лицемер, Тартюф или Пексниф, был человеком практичным, с житейскими задачами, замаскированными под религиозное благочестие. У нового лицемера задачи по истине религиозные, хотя он утверждает, что они светские и носят сугубо практический характер. Его преподобие отец Браун, священнослужитель из Уэслианской епархии, уверенно заявляет, что ему нет дела до вероучительной основы, его волнует лишь образование, и в то же время, по правде говоря, дичайший уэслианизм раздирает его душу. Его преподобие отец Смит из Англиканской церкви изящно, в оксфордской манере, разъясняет, что единственная его забота – это благополучие и эффективность школ, но на самом деле в душе викария кипят злые страсти. Идет война убеждений, замаскированная под политику. Я думаю, эти джентльмены из среды священноначалия вредят таким образом сами себе: уверен, что они на самом деле более благочестивы, чем готовы признать. Теологию не вычеркивают как ошибку (хотя некоторые так думают), а скрывают как грех.

Доктор Клиффорд стремится к утверждению богословской атмосферы так же, как и лорд Галифакс, но только речь идет о разных атмосферах. Если доктор Клиффорд открыто выступит за пуританство, а лорд Галифакс – за католицизм, наверное, что-то можно будет с этим сделать. Есть надежда, что нам всем хватит воображения, чтобы признать достоинства и особенности другой религии, например ислама или культа Аполлона. Я вполне готов с уважением отнестись к вере другого человека, но ожидать, что я с уважением отнесусь к его сомнениям, досужим домыслам и заблуждениям, его политическим интригам и притворству, – это уже чересчур.

Большинство нонконформистов, чутких к английской истории, могли бы усмотреть что-то поэтическое и национально-символическое в образе архиепископа Кентерберийского. Но его обращения к рационально мыслящим британским государственным деятелям вызывают у них вполне оправданное раздражение. Большинство англикан, с их отвагой и душевной простотой, искренне восхищаются доктором Клиффордом как клириком баптистской церкви. Но когда он говорит от лица простого гражданина, никто ему не верит.

Но есть, однако же, и более любопытный случай. Один довод в защиту нашей неопределенности в вопросах вероучения все же существовал прежде – эта неопределенность спасала нас от фанатизма. Но сейчас даже этого она не делает. Наоборот, она возрождает и умножает фанатизм с особой силой. Это, конечно, очень странно, но в то же время чистая правда, и потому я попрошу читателя отнестись с особым вниманием к дальнейшему моему рассуждению.

Некоторые не выносят слова «догма». К счастью, они свободные люди и у них имеется альтернатива. Человеческий ум способен воспринять две вещи, и только две – догму и предрассудок. Средневековье было эпохой рациональной, эрой доктрин. Наше время, на пике своего существования, – эпоха поэтическая, эра предрассудков. Доктрина – вполне определенная точка отсчета, предрассудок – это направление. Ну, например, вола можно съесть, а человека нет – это доктрина. Есть нужно как можно меньше – это предрассудок, иногда называемый идеалом. Пойдем далее: направление всегда более фантастично, чем план. Я скорее бы согласился воспользоваться самой древней картой, чтобы найти по ней дорогу в Брайтон, чем положиться на общую рекомендацию где-то свернуть налево. Прямые линии, не параллельные друг другу, в конце концов пересекутся, но кривые могут плутать вечно. Влюбленная пара может прогуливаться вдоль границы Франции и Германии, один с одной стороны, другой – с другой, покуда не услышат нечеткий приказ держаться подальше друг от друга. И это правдивая притча о том, как современная неопределенность приводит к разделению: люди теряют друг друга, будто в тумане.

Верно не только то, что общая вера объединяет людей. Различие в вере также может служить их объединению, при условии что различие сохраняет свою четкость. Граница объединяет. Многие великодушные мусульмане и рыцарски настроенные крестоносцы, должно быть, были ближе друг к другу – поскольку и те и другие хорошо усвоили свою догматику, нежели какие-нибудь два бездомных агностика в притворе часовни господина Кэмпбелла. «Я говорю, Бог Един» и «Я говорю, Бог Един, но в то же время Троичен» –это начало крепкой, хотя и не без драки, мужской дружбы. Но наше время превращает учения о вере в тенденции. Оно требует веры во множественность как таковую от того, кто верует в Троицу (потому что таково его «устроение»), и человек, отправившись по указанному пути, со временем обретает триста тридцать три лица в Троице. Из мусульманина наша эпоха сделает мониста - пугающее интеллектуальное падение.

На сегодняшний день от человека, прежде вполне здорового, требуется признать не только существование Бога Единого, но и то, что никакого другого и быть не может. И когда, привыкнув видеть не дальше своего носа, наконец снова встретятся христианин и политеист, мусульманин и язычник – им будет куда сложнее понять друг друга, чем раньше.

С политикой происходит то же самое. Наша политическая неопределенность разделяет людей, она не дает им объединиться. Шагая по краю пропасти в ясную погоду, люди мысленно пребывают где-то далеко, в тумане. Таким образом, тори может добрести до окраин социализма, если, конечно, он знает, что это такое. Если же ему скажут, что социализм – это дух, возвышенная атмосфера, благородная, неопределимая тенденция, он почему-то все же будет сторониться этой идеи - и поступит правильно. Можно возразить на это, что устоять супротив тенденции в силах лишь здоровый фанатизм. Мне рассказывали, что японский метод борьбы предполагает не столько внезапное нападение, сколько неожиданное отступление. Это одна из многих причин, по которым я не люблю японскую цивилизацию. Использовать капитуляцию как оружие – наихудшее движение восточной души. Хотя, конечно, сложно представить себе бой труднее, чем бой против силы, которую легко победить: она всегда отступает, а затем возвращается. Такова сила большого обезличенного предрассудка, во многом завладевшего современным миром. Против нее вообще нет никакого оружия, кроме твердого как сталь здравомыслия и решимости не прислушиваться к сплетням и не подхватывать болезни.

Короче говоря, разумная вера человека должна вооружиться предрассудком в эпоху господства предрассудков так же, как она облекалась в доспехи логики в эпоху логики. Однако разница между этими двумя типами сознания вполне очевидна. По сути, она заключается в следующем: предрассудки отстоят друг от друга, а вероучения постоянно сталкиваются. Верующие полемизируют друг с другом, а фанатики, наоборот, держатся порознь. Вероучение – дело коллективное, и понятие греха у людей одного вероисповедния общее. Предрассудок – дело индивидуальное, и вынести его способен лишь мизантроп. Так обстоят дела с двумя типами сознания. Их носители стараются реже встречаться; газета тори не станет обмениваться мнениями с газетой радикалистов, одна просто проигнорирует другую.

Истинная полемика, справедливая редактура и идейный напор в газетных материалах для широкой публики – все это большая редкость в наше непростое время. Хотя бы потому, что настоящий полемист – это прежде всего человек, умеющий внимательно слушать. Искренний энтузиаст никогда не прерывает спора, он выслушивает все аргументы врага так же тщательно, как шпион слушает подробности замысла неприятеля. Но если вы сегодня замыслите всерьез спорить с оппозиционной газетой, вы столкнетесь или с откровенным насилием, или с увертками - третьего не дано. Вы не добьетесь ничего, кроме словесной перепалки или абсолютной тишины в ответ.

Современному редактору не обязательно быть жадным на ухо и острым на язык; он может быть глухим и безмолвным, и это будет считаться достоинством. Или он может быть глухим и шумным – тогда это назовут агрессивной журналистикой. Ни в одном случае нет места дискуссии, потому что цель современных бойцов идеологического фронта состоит лишь в том, чтобы зарядить своей идеей всех в пределах слышимости.

Единственный логичный выход из сложившейся ситуации – утверждение человеческого идеала. Рассуждая об этом, я постараюсь уменьшить объем метафизики, насколько это возможно. Достаточно сказать, что до тех пор, пока у нас не будет мало-мальски внятного понятия о человеческой святости, допускаются любые злоупотребления, ибо эволюция может пустить их себе на пользу. Ученый плутократ легко обоснует, что человечество сможет адаптироваться к любым условиям, которые сейчас мы считает плохими. Тираны прошлого обращались к опыту прошлого, новые тираны обратятся к будущему. Эволюция произвела на свет улитку и сову; эволюция может произвести человека-работника, которому для жизни потребуется пространства столько же, сколько улитке, и света столько же, сколько сове. Хозяин может без угрызений совести отправить чернокожего работать под землей, и тот вскоре превратиться в человека-крота. Хозяину также не стоит беспокоиться, отправляя ныряльщика на дно моря: тот вскоре превратиться в амфибию. Людям не стоит беспокоиться о смене условий – условия вскоре изменят людей. Приложив усилия, всегда можно втиснуть голову в шапку. Не сбивайте оковы с раба, бейте раба, пока он не перестанет замечать своих оков. Единственный адекватный ответ на все эти убедительные аргументы в защиту угнетения – неизменный человеческий идеал, который нельзя ни с чем спутать или уничтожить вовсе.

Самый важный человек на земле – это идеальное существо, которого нет. Христианство, согласно Писанию, специально указало на высший разум человека, который в состоянии оценить происходящее в применении к человеческой правде. Наша жизнь и ее законы не оцениваются с высоты божественного превосходства, но лишь с позиции человеческого совершенства. Человек, считает Аристотель, является мерой всему. Сын Человеческий, считает Писание, будет судить живых и мертвых.

Вероучение, таким образом, не порождает разногласий. Наоборот, одно только вероучение и способно избавить нас от этих разногласий. Однако необходимо задаться вопросом, чтобы понять хотя бы приблизительно, какова та идеальная форма государства и семьи, что утолит человеческий голод полностью или отчасти. Но когда мы приходим к вопросу о нуждах обычных людей и целых народов, каковы идеальный дом, дорога, закон, государство, король, священство, - то мы встречаемся с неожиданным и раздражающим препятствием, столь характерным для нашего времени. Тут мы вынуждены приостановиться на время и исследовать это препятствие.

Перевод Е. Аккуш