«Распад атома» (1938) - очень авангардистский текст, читать тяжело, местами даже противно. Но это с точки зрения классической эстетики. Она здесь не живет. Авангардистское искусство повернуло против культуры в традиционном смысле, ибо последняя стала идеалистической, целиком превратилась в мифологему, а значит – ложная, идеологичная. Так считал Теодор Адорно, и эти идеи, очевидно, долго носились в воздухе: их можно найти в творчестве Георгия Иванова и Сальвадора Дали. Классическое искусство, считал Адорно, – идеологично, оно уводит человека в миф, усыпляет его, уводит его от остроты социальных проблем. Поэтому, вероятно, политики любят классику.

Авангардисты считали, что художник должен добиться того, чтобы человек содрогнулся, увидев себя во всей своей фрагментарности. Новые приемы искусства призваны были не сообщить человеку равновесие, а нарушить его, разбить колею монотонной жизни. Эти идеи, сформулированные Адорно, можно проследить у Г. Иванова в тексте «Распад атома»: «Все гладко замуровано, на поверхность жизни не пробьется ни одного пузырька. Но если его ковырнуть. Пошевелить его спящую суть. Зацепить, поколебать, расщепить».

Ходасевич так отозвался об этом тексте (это и не роман, и не повесть): «В «Распаде атома» нет фабулы, как нет прямых действующих лиц, за исключением того единственного «я», от имени которого книга написана. Построена она на характернейших стихотворно-декламационных приемах, с обычными повторами, рефренами, единоначатиями и т.д. Словом, эта небольшая вещь... представляет собою не что иное, как несколько растянувшееся стихотворение в прозе или, если угодно, лирическую поэму в прозе. ...Во всяком случае, её стихотворная и лирическая природа вполне очевидны». Кто-то из современников Иванова сравнивал «Распад атома» с «Записками из подполья». По замечанию Гиппиус, книга эта – несомненно художественное произведение, причем выходящее за пределы литературы.

Позднее в 1952 году и вне какой-либо связи с текстом Г. Иванова, Сальвадор Дали написал свою «Галатею сфер». Но как они схожи идейно! И тут, и там – про атомы и про распад. Сюрреалисты – наследники экспрессионистов (чьим теоретиком как раз был Адорно), опытные мастера эпатажа. Наверное, эти люди действительно были рождены, чтобы Кафку сделать былью, по крайней мере в своих произведениях.

Есть в этих работах какая-то идейная и формальная перекличка с нашей эпохой. Ощущаешь, что все тут страшный, слепой, мучительный вопль об «абсолюте». Лишь бы только он был не Бог. Безверие, пронизанное религиозной жаждой. Рассказчик так занят собой (как и большинство из нас), своей ролью в жизни; и это занятие и есть источник мучения, как для Г. Иванова, так и для любого, кто идет таким путем. Много надрыва и безобразия, наслаждения распадом, но нет призыва преодолеть его. Требуется отречение от «я» (сплошное ячество), отречение мира, но не уход из него! «Уход» для такого взбалмошно-истерического «я» тоже может стать ролью, исканием себя и своего. Нужно такое отречение от мира, которое освободит несчастное «я» от этой занятости своим местом в мире. Тут уж начинается мир, «превосходящий всякое разумение» (Еф.3;19). Но «Распад атома» - это в любом случае след в культуре, а культура – зеркало, в которое христианство смотрится, чтобы увидеть себя в режиме реального времени, оценить степень своей верности «единому на потребу». Вот мы сегодня смотрим в это старинное зеркало Г. Иванова, и видим себя во всей своей фрагментарности, так хорошо и тщательно описанной в «Распаде атома», «его же память ныне совершаем». Так неужели распад атома продолжается?

____________________________________

«Я дышу. Может, этот воздух отравлен? Но это единственный воздух, которым мне дано дышать. Я ощущаю то смутно, то с мучительной остротой различные вещи… Я испытываю по отношению к окружающему смешанное чувство превосходства и слабости: в моем сознании законы жизни тесно переплетены с законами сна. Должно быть благодаря этому перспектива мира сильно искажена в моих глазах. ˂…˃

В сущности, я счастливый человек. То есть человек, расположенный быть счастливым. Это встречается не так часто. Я хочу самых простых, самых обыкновенных вещей. Я хочу порядка. Не моя вина, что порядок разрушен. Я хочу душевного покоя. Но душа, как взбаламученное помойное ведро – хвост селедки, дохлая крыса, обгрызки, окурки, то ныряя в мутную глубину, то показываясь на поверхность, несутся вперегонки. Я хочу чистого воздуха. Сладковатый тлен – дыхание мирового уродства – преследует меня, как страх. ˂…˃

Я иду по улице. Я думаю о различных вещах и, сквозь них, непрерывно думаю о Боге. Иногда мне кажется, что Бог также непрерывно, сквозь тысячу посторонних вещей, думает обо мне. Световые волны, орбиты, колебания, притяжения и сквозь них, как луч, непрерывная мысль обо мне. Иногда мне чудится даже, что моя боль – частица Божьего существа. Значит, чем сильнее моя боль… Минута слабости, когда хочется произнести вслух: «Верю, Господи!» Отрезвление, мгновенно вступающее в права после минуты слабости. ˂…˃

Ох, странные разновидности наши, слоняющиеся по сей день неприкаянными тенями по свету: англоманы, толстовцы, снобы русские – самые гнусные снобы мира, - и разные русские мальчика, клейкие листочки, и заветный русский тип, рыцарь славного ордена интеллигенции, подлец с болезненно развитым чувством ответственности. Он всегда на страже, он, как ищейка, всюду чует несправедливость, куда угнаться за ним обыкновенному человеку! Ох, наше прошлое и наше будущее, и наша теперешняя покаянная тоска. ˂…˃

Я думаю об эпохе, разлагающейся у меня на глазах… Догадка, что ясность и законченность мира – только отражение хаоса в мозгу тихого сумасшедшего. Догадка, что книги, искусство – все равно что описания подвигов и путешествий, предназначенные для тех, кто никогда никуда не поедет и никаких подвигов не совершит. Догадка, что огромная духовная жизнь разрастается и перегорает в атоме, человеке, внешне ничем не замечательном, но избранном, единственном, неповторимом. Догадка, что первый встречный на улице и есть этот единственный, избранный, неповторимый. Множество противоречивых догадок, тайные мечты… Скажи, о чем ты мечтаешь, и я скажу, кто ты. Хорошо, я попытаюсь сказать. Но расслышишь ли ты меня? Все гладко замуровано, на поверхности жизни не пробьется ни одного пузырька. Атом, точка, глухонемой гений и под его ногами глубокий подпочвенный слой, суть жизни, каменный уголь перегнивших эпох. Мировой рекорд одиночества. Так, скажи, о чем ты мечтаешь тайком там, на самом дне твоего одиночества? ˂…˃ "

Отрывки из книги Георгия Иванова "Распад атома"