«В начале было Слово». С первых строк
Загадка. Так ли понял я намек?
Ведь я так высоко не ставлю слова,
Чтоб думать, что оно всему основа.
«В начале Мысль была». Вот перевод.
Он ближе этот стих передает.
Подумаю, однако, чтобы сразу
Не погубить работы первой фразой.
Могла ли мысль в созданье жизнь вдохнуть?
«Была в начале Сила». Вот в чем суть.
Но после небольшого колебанья,
Я отклоняю это толкованье.
Я был опять, как вижу с толку сбит:
«В начале было Дело», - стих гласит».

В начале для доктора Фауста было конечно же дело: жизнь требует преобразований и именно в них для Фауста заключается вершина жизненного смысла. Овладев богословием, философией, изучив юриспруденцию и медицину, герой Гете заскучал. Кризис среднего возраста? Нет, хуже. Несмотря на все свои академические достижения, он осознает себя «дураком», не нажившим подлинного знания: «пергаменты не утоляют жажды», родник «тайн жизни» можно лишь в своей душе найти. Доктор Фауст понимает, где искать этот родник, но там не ищет. Собственно, гениальность трагедии в том и состоит, что для Гете, человека верующего, духовная реальность кризиса Фауста очевидна. Он показывает в своей трагедии, что может случиться с теми, кто изменяет Истине.

Великопостная молитва преп. Ефрема Сирина начинается так: «Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия, и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви, даруй мне, рабу Твоему». Слово «праздность», в переводе с церковнославянского, означает «пустота», указывает на опустошенность, странную и одновременно страшную леность, пассивность души, отравленной цинизмом и безразличием. Именно праздность, согласно святым отцам, является причиной того унылого бессилия, в котором мы обычно пребываем и которое обрекает любого человека на духовное бездействие. Но если праздность это условно отсутствие света, то уныние - это присутствие в душе тьмы, пронизанность её страшной ложью на Бога, мир и жизнь. Именно в этом состоянии пребывает доктор Фауст в начале трагедии, он во всем и во всех видит только низменное и злое, перестает распознавать добро, свет, красоту:

Мы побороть не в силах скуки серой,
Нам голод сердце большей частью чужд,
И мы считаем праздною химерой
Все, что превыше повседневных нужд.
Живейшие и лучшие мечты
В нас гибнут средь житейской суеты.
…….
Мы драпируем способами всеми
Свое безводье, трусость, слабость, лень.
Нам служит ширмой сострадания бремя,
И совесть и любая дребедень.

Фауст также движим страстью любоначалия: будучи одинок, замкнувшись в своем кабинете, он потерял связь с людьми, с жизнью. Все вокруг для него стало превращаться в средство исполнения желаний, как, в частности, Маргарита. Фаустом вполне овладела страсть власти над другими, желание их зависимости от себя, а заодно полная безответственность за свои поступки и отсутствие угрызений совести.

Вот тут, заскучав до смерти, казалось бы Фаусту надо остановиться в своей кипучей деятельности и перейти к созерцанию, смириться с осознанием ограниченности человеческого знания и возможностей, обратиться к духовной стороне жизни, потерпеть искушение навалившимся унынием. Но Фауст - хозяин своей судьбы - обращается к магии, чтоб дух явился по его зову и «тайну бытия открыл». Волю Божью о себе Фауст познать не стремится - ни познать, ни принять. Он утверждает свою волю.

А между тем «тайна бытия» может быть доступна, согласно Ефрему Сирину, тем, кто стяжает дух целомудрия и смиренномудрия. Ни того, ни другого Фауст не только не стяжал, но и не ищет стяжать! Целомудрие - это целостность и мудрость, знание и опыт добра, праведной и подлинной жизни. Дух целомудрия возвращает к целостной жизни в мире и гармонии сердца и ума. Христианское смирение укоренено в сознании и ощущении бесконечной глубины жизни, для смиренного нет «скуки серой». Если она появляется, то это первый признак отсутствия внутреннего трепета перед миром и жизнью как творениями Божьими, отсутствие мудрости и смирения. Падший человек испытывает постоянную потребность в самопревозношении и самоутверждении. «Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем», - говорит Спаситель (Мф.11;29). Интересно, что Христос - Бог Слово - нигде ни разу не появляется в истории Фауста, не бывает им призываем и даже не упоминается. Слово для Фауста точно не существует ни «в начале», ни в конце. Его спасение - невероятная милость Божия, дарованная по молитве Гретхен.

Фауст деятелен, потому что кипучая деятельность помогает заглушить уныние и пустоту. Он ищет короткого пути к подлинному знанию, на котором не происходит формирования внутреннего человека. Фауст весь остается на поверхности, сохраняя «невыносимую легкость бытия». Внутренней работы не ведет. Фауст подлинное знание воспринимает как внешнее явление и более того, делает поиски этого знания своим идолом. Фауст - это напрасно растраченный талант, гений, изменивший своему призванию и отказавшийся от воспитания своего внутреннего человека. Более того, он, искатель подлинного знания, отказывается от Истины.

С отказа от созидания своего внутреннего человека началось моральное падение Фауста, и далее вся трагедия становится рассказом об этом личном падении: растление девочки (Маргариты) и её последующая гибель, погружение в отживший языческий мир и попытка соединить средневекового человека с античностью через брак с Еленой, иллюзия строительства плотины.

История Фауста - трагедия, полная неразрешенных противоречий, история несостоявшейся духовной борьбы. Его метафизическое стремление остается нереализованным, а точнее реализуется через инфернальный путь. Фауст уходит от противоречия, от разрешения его и выхода в новое духовное измерение своей личности. Это капитуляция и вполне сознательное предательство по отношению к Истине. Фауст принимает свою слабость и неспособность к духовной борьбе как данность. Это его духовная трусость, он отрицает завет Спасителя: «да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх того, то от лукавого (Мф. 5; 37).

Отказавшись от подлинного знания, Фауст естественно перешел к неподлинному знанию, мистификации и иллюзиям. Сама вершина его жизни - обустройство плотины - тоже оказывается иллюзией, ведь роют не траншею, как он думает, а могилу ему самому. И это, по иронии Мефистофеля, становится высшим мигом его жизни. Тут Мефистофель потирает руки, почти заполучив душу Фауста.

Фауст - это портрет нигилиста в средневековой одежде. Его разочарования - это разочарования эпохи, последовавшей за Просвещением: сомнение в полноте позитивного знания и обращение к мистике. Погружение Фауста-нигилиста в ничто происходит через его отрицание всего и вся: «самомненье, которым ум наш обуян… и мир явлений, обманчивых, как слой румян». Он клянет Маммона, «власть наживы, растлившей в мире все кругом», проклинает надежду, но более всего «терпение глупца». Вот терпению-то как раз и научиться бы! Но нет, некогда, дело надо делать!..

Фауст как нигилист не принимает мира, ни того что в мире. В Первом послании ап. Иоанна (2;15) говорится: «не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей». В Новом Завете речь идет о суете, к которой некоторые привязаны без всякой пользы и преданны. Но есть различие между «не любить» и «не принимать» - второе предполагает отказ признать факт. Мир наполнен суетой - это факт, и евангелист Иоанн его не отрицает. Он вполне адекватен в отличие от Фауста. Апостол говорит о том, что любить суету не надо. Фауст вроде бы суету не любит, отрицает, но в нее же и погружается, раздираем собственной пустотой и унынием. На самом деле ему лишь не нравится качество той суеты, в которой он вращается. А концептуально от идеи суеты он, «человек земли», совсем не отказывается:

Не в славе суть. Мои желанья -
Власть, собственность, преобладанье.
Мое стремление - дело, труд.

Фаустовский дух преобразователя жизни и непрекращающегося обустройства внешнего мира победил в современном мире. Признаком здорового сознания сегодня стала одержимость постоянным внешним деланием. У Гете в «Фаусте» это называется заботой. Забота даже получает персонифицированный образ в трагедии - старуха, преследующая многим попечением Фауста в конце его истории:

Кто в мои попался сети,
Ничему не рад на свете.
Солнце встанет, солнце сядет,
Но морщин он не разгладит.
Все пред ним покрыто мраком,
Все недобрым служит знаком,
И плывет богатство мимо
У такого нелюдима.
Полон дом - он голодает,
Копит в прок, не доедает,
Тихо усидеть не может,
Черный день его тревожит.
Будущее роковое
Не дает ему покоя.

Дело Фауста - дурное, бессмысленное. Его некрепкий духовно разум обманывает его и, поддавшись унынию, заводит его в тупик. Фауст упивается сменяющимися картинками, не различая истины и лжи, позволяет Мефистофелю крутить собой. Духовно ослепнув, Фауст в конце жизни слепнет физически. Он не видит происходящего вокруг, не осознает приближения смерти. Это последствия его отказа от Слова в том смысле, какое ему придано в Евангелии.

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.

Оно было в начале у Бога.

Все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть.

В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков».

Ин. 1;1-4

Именем «Слово" евангелист Иоанн называет второе лицо Св. Троицы – Сына Божия Иисуса Христа. «Поелику рождение Сына есть рождение бесстрастное, потому евангелист и именует Его Словом, дабы из того, что есть в тебе, научить тебя тому, что превыше тебя. Как ум, рождающий слово, рождает без болезни, не разделяется, не истощается и не подвергается чему-нибудь, бывающему в телах: так и божественное рождение бесстрастно, неизреченно, непостижимо и чуждо деления», - говорит св. Иоанн Златоуст.

«Сын называется Словом потому, что Он так относится к Отцу, как слово к уму, не только по бесстрастному рождению, но и по соединению со Отцем, и потому, что являет Его», — уточняет св. Григорий Богослов. Христос еще и потому Слово, что пришел с Благой Вестью к людям от Отца, возвестил об Отце и Царствии Божием.

Слово, Сын Божий, было в начале, до устроения мира. Его воплощение и земная жизнь в человеческом теле - это эпизод вечного бытия Слова. Если же Слово было прежде мира, то значит, оно было прежде времени, потому начало мира есть вместе и начало времени, а прежде мира не было времени. Бывшее же прежде времени было от вечности, следовательно, бытие Слова – вечное, безначальное (Иоанн Златоуст).

А что не имеет начала своего бытия, то не может иметь и конца; следовательно, бытие Слова в полном смысле вечное – безначальное и бесконечное. Соответственно, в 1-м своём послании, называя, как и далее в Евангелии (Ин. 1;4), Слово Словом жизни, евангелист Иоанн прямо называет Его жизнью вечною (1 Ин. 1;1-2).

Выражение «Всё на́чало быть чрез Него» означает, что всё получило бытие, всё сотворено чрез Слово (Быт.1; Евр. 1;2). Апостол Павел, раскрывая ту же мысль о сотворении всего Словом, изречение всё поясняет так: всё, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое, престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли – всё Им и для Него создано (Кол. 1;16). Значит, в области всего сотворённого, ни на небесах, ни на земле, ни в духовном, ни в вещественном мире нет существа, нет вещи, которая бы не чрез Него получила своё бытие. Следовательно, Слово есть творец мира, то есть Бог. Оборот речи – чрез Него или Им не значит, что Слово несамостоятельный Творец мира. Такой оборот речи в Писании употребляется и тогда, когда речь идёт о причине первоначальной и самобытно-самостоятельно действующей. Бог Отец невидимый, обитающий во свете неприступном, является и всегда действует в Сыне, который есть образ Бога невидимого (Евр. 1;3). Сын же никогда не действует как бы отрешившись или отделившись от Отца, так что творческая деятельность Сына есть вместе деятельность и Отца, и воля Отца есть вместе и воля Сына (Ин.5;19-20).

«В Нём была жизнь»: как в вечном, в Нём жизнь сама по себе существует, то есть самосущая, дающая бытие всякой твари по сотворении. В Нём источник жизни всего живущего не по началу только жизни, но и по сохранению и поддержанию её. Сказав о творении, что всё Словом получило бытие, евангелист говорит далее и о промышлении, что Слово не только сотворило, но оно же и сохраняет жизнь сотворённого (Иоанн Златоуст). «Дабы никто не оставался в недоумении, каким образом Словом создано столько и таких тварей, евангелист прибавил: в Нём была жизнь…

«Сколько ни черпай воды из ключевого источника, источник ни мало не оскудевает. Так и творческая сила Единородного: сколько бы ни было создано и сотворено ею существ, она нисколько не умаляется», - говорит св. Иоанн Златоуст. Итак, что сказано об Отце, то правильно можно сказать и о Сыне: «о Нём мы живём и движемся и существуем» (Деян. 17;28). Евангелист именует Его Словом жизни (1 Ин. 1;1) и жизнью вечною (1 Ин. 3;20), т. е. жизнью самосущею и источником всякой жизни.

«Жизнь была свет человеков»: евангелист указывает на отношение Слова к людям, Слово - источник их жизни духовной. Свет - это символ духовного озарения, просвещения, особенно религиозно-нравственного, состояния блаженного и радостного (Прем. 7;29-30 и Ис. 45;7, 59;9), тогда как тьма - это состояние духовного невежества, ослепления, развращения и вообще греха (Ин. 12;35, 1Ин.1;6 и Рим. 13;12-13). Поэтому слова евангелиста означают, что Слово, имеющее в себе жизнь самосущую, источник жизни для всего сотворённого, для человека в частности, есть источник духовного просвещения и озарения и таким образом источник истинной духовной жизни. «Евангелист называет Его светом и жизнью потому, что Он дал нам свет познания и в сем свете жизнь» (Иоанн Златоуст).

Все это подлинное знание доступно уже более двух тысяч лет в первоисточнике, а толкования Иоанна Златоуста - с IV века. Однако, если дело оказывается важнее Слова, хоть для Фауста, хоть и для кого-то из нас - все это наследие остается невостребованным и неузнанным. Каждое поколение людей переживает свои трудности по-новому, заново ищет ответы на те же вопросы, что и прежде, но решение проблемы фаустовского духа - это личный духовный выбор каждого, вне зависимости от времени и обстоятельств.