Про бытийственность вообще

Что значит для каждого из нас утверждение «Я есть»? Прежде всего, это констатация факта своего физического существования в мире. Факт очевиден, иначе вопрос некому было бы задать. Во-первых, ты существуешь, а, во-вторых, ты к чему-то как-то относишься. «Я» ведь это не просто идентифицируемый определенным образом индивид, но еще и весь его персональный багаж - отношения, определенные роли в обществе, место и репутация в профессиональной среде, опыт, воспоминания, стремления, ожидания, ценности. «Я» - это еще и субъект, выбирающий способ своего существования: «я» может действовать, изменяя мир вокруг себя, а может пребывать в нём, переживая разные состояния - любовь, гнев, раздражение, тоску и уныние или покой и радость. Так можно с разных сторон рассмотреть и попытаться определить наше бытие.

Вот это «во-первых существование», а потом «отношение» - это реальность человеческого бытия в мире. Другого мы не знаем. До грехопадения было по-другому: Адам напрямую говорил с Богом, он мог стать бессмертным, то есть быть вечно, но эта возможность не была реализована. Адам выбрал грех и стал существом смертным, положил предел своему бытию. Хотя задумано было совсем не так, смертность - это наше неестественное состояние!

Смертность стала нормой падшего мира, а общение - смысл бытия человека в райском состоянии - в падшем мире перестало быть образующим началом его бытия. Общение друг с другом стало затруднено, а с Богом тем более прямого диалога не стало. Возникает отчужденность. В нашем мире бытие вещи предваряет всякое её возможное отношение. Поэтому факт существования «я» приобретает бытийственный, онтологический статус уже в силу самого факта своего существования. Наш мир состоит из объектов, которые существуют и уже в силу этого они особенные, безотносительно своих качественных характеристик. До того, как они вступят в отношение с другими, их индивидуальность уже приходится признавать. Примат индивидуального существования, а не общения, задает отправную точку для понимания человеком мира. Поэтому наше индивидуальное существование изначально проблематично с точки зрения его истинности, проявленности.

Таким образом, с рождения человек живет с двумя проблемами: (1) конечность своего существования («бытие к смерти»), которую он в той или иной степени осознает, и (2) отчужденность как утрата связи с другими людьми и с Богом - с Тем, Кто является абсолютным бытием и восполняет дефицит бытия в человеке. Наша жизнь проходит в попытках либо как-то научиться жить с этими проблемами (до конца их преодолеть не получается), либо отмахнуться от них.

Один из хорошо усвоенных человеком способов активного бытования в мире - труд на благоустройство мира. С точки зрения библейской традиции, человек был призван к труду изначально, ибо Господь Бог «поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его» (Быт. 2;15). Первородный грех Адама и Евы приводит к тому, что труд становится тяжелым бременем, а не радостью созидания. Бог изгоняет человека из рая, лишает Своего общения, проклинает землю и обещает человеку, что он «со скорбью будет питаться от неё во все дни жизни» и «в поте лица будет есть хлеб» (Быт. 3;17-19). Человек, одевшись в кожаные ризы, берет орудие в руки и начинает благоустраивать землю с первого дня своего изгнания, приспосабливая её под себя. Одновременно душой он стремиться вернуться в потерянный рай, в состояние «пребывания в раю» до грехопадения, когда можно было говорить с Богом напрямую.

То есть человек существует в двух планах: во-первых, во внешнем - где он развивается сам и преобразует землю и видимый мир вокруг себя; и, во-вторых, во внутреннем, духовном плане, где он созидает в себе внутреннего человека, пребывая в мире и вне мира (в молитвенном обращении к Богу, взыскуя потерянный рай). Он вынужден себя восполнять сущностно, поскольку человек изначально не самодостаточен в бытийственом плане: он создан из праха земного и оживает - становится душою живою, приняв дыхание жизни от Господа Бога (Быт. 2;7).

История человечества, однако, показывает, что человек все больше развивается, облагораживает окружающую среду, двигает технический прогресс, но такое бытование не выражает его сущности. Усилия затрачиваются в основном на внешнем плане, в ущерб внутреннему. Дисбаланс и диспропорция в плане направленности усилий человека обнаружился довольно давно. Но с секуляризацией сознания духовная пустота стала оборачиваться нигилизмом и провалом человека в Ничто.

Оценивая человека сегодня, мы смотрим прежде всего не на то, что он есть, но на его достижения, связи и возможности, богатство. Так вот, по-гоголевски, «дама, приятная во всех отношениях» - и вроде бы описательная часть внутренней стороны дела готова, даже и имя не обязательно называть. Человека, у которого внешних достоинств и богатств предостаточно, мы называем «уважаемым». Его внутренний, духовный план стал чем-то сокровенным, приватным, о чем неудобно говорить вслух.

А между тем, «быть человеком - значит задавать вопрос о собственном бытии и жить под влиянием тех ответов, которые на этот вопрос даются», - сказал Пауль Тиллих, протестантский богослов ХХ века, философ-экзистенциалист, наследник Сёрена Кьеркегора и его размышлений об опыте страха. Пауль Тиллих разработал концепцию человеческого бытия как бегства или преодоления тревоги и страха, оттолкнувшись от этической категории мужества. Тиллих описал её в своей книге «Мужество быть».

Осознание конечности своего бытия, по мнению экзистенциалистов, селит в человеке тревогу. Эта тревога - экзистенциальная, а не патологическая. Она происходит от той угрозы небытия, которая возникает от страха смерти. Человеку требуется особое мужество, порой через отчаяние, чтобы принять эту тревогу и продолжать быть. Эта тревога сохраняется на протяжении всей нашей жизни, потому что собственным усилием мы не можем сохранить себя в бытии. Наша жизнь неотвратимо движется к концу. В связи с угрозой небытия Тиллих различает три типа тревоги: 1) угроза в виде смерти - «тревога судьбы и смерти»; 2) угроза духовному самоутверждению человека в виде вины и осуждения; 3) угроза пустоты и бессмысленности. Довольно долгое время в обществе доминирует тревога пустоты и бессмысленности, первые две человечество пережило на закате Античности и Средневековья соответственно. Тревога, исходящая вследствие «отсутствия смысла», возникает из-за угрозы небытия духовному самоутверждению человека. Тревога бессмысленности - это тревога по поводу утраты предельного интереса, утраты того смысла, что придает смысл всем смыслам. У Достоевского есть идеальный портрет равнодушного нигилиста, которому «всё всё равно», ибо все пусто и бессмысленно - Николай Ставрогин из романа «Бесы».

Человеческая тревога опредмечивает себя в конкретных страхах. Например, в страхе потери своего пространства и себя вместе с ним. Бытие, помимо прочего, ведь означает также пребывание в пространстве (географическом, духовном, культурном). Для человека важно сохранить состояние пребывания в своем пространстве, он стремиться купить его, зарезервировать за собой через право собственности. В Книге Иова, к стати, есть стих на эту тему: «Место его не будет уже знать его» (Иов 7;10). Это одно из проявлений конечности, предельности нашего бытия - то, что мы не имеем места, раз и навсегда за нами закрепленного, неотъемлемого.

Эти размышления и выводы вполне разумны, но живут только в рамках экзистенциализма, определенного направления в философии, сфокусированного на бытии человека и на самоценности его опыта как некой неоспоримой наличности, вне зависимости от полноты и субъективности этого опыта. Истина объективная, считают экзистенциалисты, может быть познана, экзистенциальная истина - должна быть пережита. Её не познают, её переживают. Но все ли можно пережить опытно? И насколько можно доверять своему опыту, воспринятому субъективно человеком с ограниченным миропониманием?..

Западная мысль в ХХ веке идет дальше. Мартин Хайдеггер утверждает, что экзистенциальное осознание человеком собственного «бытия к смерти» создает лишь возможность аутентичного индивидуального существования, которое противопоставляется безымянному существованию в толпе. Но тревога от этого не исчезает. А значит, проблемы с её преодолением никуда не уходят. Аутентичность существования - индивидуализм, персонификация бытия. Они не решают проблему, отчужденности и конечности бытия.

Опыт критики и даже деконструкции приносят в западную постфилософию Фуко, и Деррида, наследники столпов Франкфуртской школы критический мысли - Фромма, Хабермаса, Маркузе и др. Эти мыслители демонстрируют крайнюю степень отчуждения от жизни, мира и человека - они в принципе отказываются видеть мир и человека в нем иначе, как в мрачном цвете и своей задачей видят сначала критику, а потом и деконструкцию всех тех идей и ценностей, которые веками сохраняли человека и его общежитие. Западная мысль заходит в тупик отчуждения и интересна здесь исключительно с точки зрения схожих интуиций и их проработки.

Так, например, Эрих Фромм подметил тенденцию замещения бытия обладанием. Это ведь своего рода реакция на тревогу, и обладание - один из способов её утолить, как жажду. Фромм утверждал в своей книге «Иметь или быть?», что существует два типа человеческого существования - «обладательный» и «бытийственный». Один «собирает себе сокровища на земле», сам процесс собирания и его результаты доставляют ему радость бытия. Обладатель идентифицирует себя через предметы своего обладания -накопленный опыт, знания, престиж, связи, имущество или иное. Внутреннего человека здесь нет, все снаружи, причем отдельно от человека. Проникновение в суть вещей ему в принципе не очень интересно. На этом строится целая идеология потребительства, которая состоит в стремлении проглотить весь мир. Потребителя Фромм называет вечным младенцем в поисках соски.

Индивид бытийственного плана - редкость во все времена - предпочитает жить, творить, что-то создавать, например, картины или книги или иным образом выражать и оформлять собственные мысли и интуиции. Его произведения являются выражением его личности. Отделяясь от своего создателя, они получают собственное бытие. Человек-творец самим свои действием бытийствует, создает прибыток бытия и тем самым повторяет Бога Творца как его образ и подобие. Только творит он из материи, а не из ничто, как Бог.

Обладать можно не только материальными вещами, но и людьми (попавшими в зависимость), определять их действия и поступки. Обладать можно даже верой. В модусе обладания вера - это наличие готового решения, для которого нет рационального доказательства. В этом случае вера состоит из формул, созданных другими и принятыми на веру. Она формирует понятную, надежную картину мира, а Бог становится идолом, которого заклинают и умоляют о ниспослании благ земных. Бог обладателю не нужен, так как интуитивно обладатель понимает, что не вместит Бога. А жить просто, не стяжая, чтобы пребывать в Боге - это незнакомая реальность для обладателя. В таком рассуждении Фромма несомненно чувствуется деструкция, пафос развенчания скудной человеческой веры. Фромм не предлагает духовного ответа, а лишь обличает существующую ситуацию идолопоклонства. Что правда! И это обличение дает хороший повод верующему задуматься над качеством своей веры. «Верую, Господи! Помоги моему неверию» (Мк. 9;24), помоги превозмочь мое неверие!

Для человека бытия вера - это, говоря словами ап. Павла, «осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр. 11;1). Это состояние, причем состояния ума, а ни некая наличность. Верующий «не имеет» веру, а пребывает в ней или выпадает из нее в период сомнений. Но он точно никогда не скажет «у меня есть вера». Как никогда не скажет такой человек - «у меня есть ты»! «Как хорошо, что ты есть» - вот мироощущение человека бытия по отношению к другому. Свт. Василий Великий говорил: «Отнимать у меня нечего, кроме бедной одежды и нескольких книг; заточение для меня не страшно, потому что куда меня ни заточат, везде земля Господня; смерть даже благодеяние, потому что соединит меня с Господом. Не должно заботиться об избытке и прилагать старание ради пресыщения и пышности; надо быть чистым от всякого вида любостяжания и щегольства». Все это пустое, отвлекает от бытия, которое опытно прожил св. Василий.

Именно Бог и только Он утверждает бытие, как жизнь и «жизнь вечную», Он есть «Бог не мертвых, а живых» (Мф. 22; 32). Богословие, в отличие от философии, учит о бытии. преодолевающем трагизм смерти, не принимает её, как «последнего врага» жизни (1 Кор.15;26). Бессмертное бытие человеческой личности как уникальной, неповторимой и свободной ипостаси есть «обожение» (теозис), то есть соучастие в божественной жизни, богообщение. Мы все к этому призваны, но доходят до такого состояния бытия лишь единицы, которых мы называем святыми. Это возможно, если человек соответствует своему высокому личностному статусу, существует как «образ и подобие Божие». Христос Спаситель восстановил для человека богообщение ценой собственной смерти на Кресте. Он принес благую весть человеку: возможно снова быть в первоначальном смысле этого слова - как личность, войти в богообщение. Эта возможность открылась через Иисуса Христа и стала реальностью для нас с его Воскресением.


Мысли по поводу Иова и Фауста

В ветхозаветной Книге Иова очень остро поднимается тема человеческого бытия в его истинном смысле. Тема решена завуалированно, через понятную каждому человеку постановку вопроса - служит ли человек Богу бескорыстно, то есть ради Самого Бога, или для собственной выгоды? Сама постановка вопроса предполагает ответ, ограниченный опытом видимого мира. И в этом есть известная доля провокации, потому что проблема Иова затрагивает оба плана его человеческого бытия - внешнего и внутреннего. Продолжится ли это служение, если милости свыше перестанут поступать? Начало Книги Иова и трагедии Гёте «Фауст» схожи: сатана приходит к Богу, и Тот отдает праведника в руки темной силы для испытания его праведности.

Фауст, к стати по мысли Фромма, - это одно из самых драматических описаний конфликта между обладанием и бытием, а Мефистофель - воплощение принципа обладания. Принцип бытия он сводит на нет. Фауст хочет больше знания, не стремится его углубить, но лишь накопить побольше. Тяготясь тревогой пустоты и бессмысленности, впав в уныние до состояния отчаяния, Фауст даже покушается на самоубийство. Именно отчаяние переживает Фауст, намереваясь отравиться. Это отчаяние у него не переходит в веру. Да он и не обращается к Богу с молитвенной просьбой. Фауст споткнулся о бессмысленность и пустоту - самую простую и малую из трех тревог Фромма. Он и её не смог преодолеть. Фауст утратил высший смысл, смысл смыслов - поэтому он не обращается к Богу. Для него нет измерения вечности, он признает себя ограниченным человеком (человеком земли) и принимает это, не видя для себя иной жизненной задачи, кроме как добраться до «истинного знания». А зачем? Отказавшись не только от решения, но и от постановки духовной жизненной задачи, он обретает вкус жизни по волшебству (без усилий), благодаря Мефистофелю. По сути, развлекается суррогатом сомнительного происхождения. Фауст фактически отрекается от Бога таким образом, еще до сделки с бесом. Чтобы отречься, никакая вера не нужна, ибо то, что человек обретает посредством отречения, это жизнь без Бога, свое человеческое (и только) сознание и ограниченность бытия становится непреодолимой нормой.

С Иовом все намного сложнее и интереснее. В начале Книги его главная проблема, условно говоря, состоит в том, что у него все есть. Его мир заполнен совершенно, все устроено и жизнь абсолютно налажена: у него есть семь сыновей и три дочери, он владеет огромным количеством разного скота и имущества, и даже Бог у него по-своему «есть». Иов регулярно приносит Ему жертвы, даже на тот случай, если кто-то из сыновей «согрешил и похулил Бога в сердце своем» (Иов 1;5). Иов - образец праведности! Так почему же ему посланы такие страшные искушения? Задает ли Иов этот вопрос Богу, и отвечает ли ему Бог на этот вопрос?

В начале Книги Иов явно существует в модусе обладания, говоря языком Фромма, и, видимо, по этой причине не может с Богом войти в живой контакт. В его жизни нет измерения для осуществления такого контакта. При этом праведности Иова это обстоятельство совсем не отменяет. Иов действительно настоящий праведник: он «спасал страдальца вопиющего и сироту беспомощного», «сердцу вдовы доставлял радость», «был глазами слепому и ногами хромому», «отцом был для нищих», его ждали, как дождя (Иов. 29; 12-23). И вот в этом состоянии застав Иова, Бог сам предлагает пришедшему к Нему сатане «обратить внимание его» на Иова. Зачем это искушение? Возможно, Бог хочет испытать Иова путем изъятия у него всего того, чем он обладает и толкнуть его таким образом в состояние бытия. Делается это при помощи сатаны. Сатана - посланник небытия, и его воздействие на Иова сродни дыханию бездны - он начинает разрушать рукотворный мир Иова. Мир, созданный Иовом. Поначалу тот даже бодрится, отвечая на невзгоды «Господь дал, Господь и взял». Но потом начинает унывать и даже обвиняет Бога в происходящем, умоляя о смерти. Иов доведен до отчаяния. Неужели это реальная цена бытия - перехода от обладания к бытию , возвращения к богообщению?!

Отчаяние и опыт богооставленности Иова - это боль праведника, переживающего «напрасное томление» от Бога. Он не смиряется, он уверен в своей праведности и спорит с Богом. Иов отмахивается от увещеваний своих друзей, которым «все ясно» относительно Божией воли о нем. К стати, в конце Книги они оказываются посрамлены за эту свою уверенность в правоте собственных интерпретаций воли Божией. Иов как истинный богоискатель хочет лично говорить с Богом. Интересно, что Бог не объясняет Иову, за что тому ниспосланы страдания. По сути, основной вопрос Иова - продолжает ли Бог управлять миром? По Божией ли воле обрушились беды на него? Или в мире наступил хаос, потому что Бог перестал управлять им? Бог отвечает Иову именно на этот вопрос. Его ответ, очень длинный и поэтичный, сводится к тому, что да, Бог продолжает управлять миром. Иов, услышав и увидев это собственными глазами, тогда смиряется: «Так, я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал… Я слышал о тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя. Поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов. 42;3-6).

Иов потерял свой мир, пережил отчаяние и в результате начал «быть». Тот Бог, который был в жизни Иова до трагических событий, точнее представление Иова о Боге - это был удобный, «карманный» идол, ублажаемый жертвоприношениями, иногда на всякий случай. Это был конечно же совсем не тот Бог Живой, который говорил с Иовом из бури. В 38 главе Книги Иова Бог отвечает на призывы Иова и приходит к нему, как Живая Реальность. Восстанавливается состояние прямого общения человека с Богом, и для Иова наступает полнота бытия. Он переживает её опытно - состояние, утраченное Адамом и Евой. Именно этого Бог и добивался как результата всех несчастий, приведших Иова к отчаянию. Поэтому и вопрос «зачем» не звучит. Это уже не важно в масштабе произошедшего.

Иов замирает от благоговения перед увиденным. Он выходит за рамки своей человеческой ограниченности, принимает неприемлемое через эту свою обретенную живую веру. Иов перестает воспринимать Бога как нечто внешнее, внешне положенное. Бог становится его внутренней реальностью - в ветхозаветном праведнике обнаруживается Царство Божие. «Царство Божие внутрь вас есть», - говорит Спаситель (Лк. 17;21).

Как по-разному сложились судьбы Фауста и Иова после пережитого каждым из них опыта отчаяния. Отчаяние - это отсутствие надежды, безвыходность, не преодолеваемая усилиями одного человека. За гранью отчаяния есть только вера. В состоянии отчаяния по поводу утраты смысла бытие утверждает себя в нас. Акт принятия отсутствия смысла сам по себе - это акт веры. Чтобы принять в опыте собственную конечность, человек должен взглянуть на себя с точки зрения бесконечности, то есть Вечности. Иов смотрит на себя из Вечности, войдя в неё в момент диалога с Богом. Иов преодолел свою богооставленность через отчаяние. В итоге он смиряется, принимает неприемлемое.

Сущность любого человека бытийственного заключается в том, что он пытается выйти за пределы собственной ограниченности и конечности, он стремится (осознанно или нет) соучаствовать в Божественной Бесконечности, приобщиться полноте бытия Бога и сохраниться в вечности.

Отчаяние, как видно из примеров выше, становится необходимым шагом навстречу угрозе небытия. И дальше - либо человек остается «слишком человеческим» и ничем больше и тогда сваливается в нигилизм, как это случилось с Фаустом. Либо человек обретает веру и приходит к Богу, преодолев пропасть отчуждения, как это сделал Иов. Пустота заполнила душу Фауста и он понес её в себе по жизни, она съела его изнутри, требуя новых ощущений и событий. Нигилизму, отрицанию можно и нужно противостоять, его нужно преодолевать духовным трудом. Если не сопротивляться, то он побеждает человека, и тот окончательно проваливается в ничто.

Иов же боролся до конца, и предел его страданиям положил Сам Господь. Иов раскаивается в своих обвинениях в адрес Бога и от самооправдания. Это становится неважно в той полноте бытия, которую Иов обретает в результате богообщения. Для него наступило примирение с Богом, и за этим последовало воздаяние и земных благ. Это исполнение духовного закона, видимо, от века существующего. В Новом Завете об этом сказано так: «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам» (Мф. 6;33). Иов прожил еще сто сорок лет после всех этих несчастий, «и благословил Бог последние дни Иова больше, нежели прежние…и умер Иов в старости, насыщенный днями» (Иов. 42;12-17).

Мысли напоследок

Опыт Иова для нас бесценен как пример бытия. Недоумение Фауста - тоже поучительный пример ухода в небытие. Многострадальный праведник совместил в себе оба необходимых плана человеческого бытия - внешний с внутренним, отдав приоритет второму.

Быть - это живое состояние человека, разогнутого в вечность. Это жизненная задача. Наша данность в этом смысле не совпадает с нашей заданностью. Путь длинною в жизнь - это как раз путешествие из состояния наличной данности по заданному маршруту. Осознание несовпадения данности и затаенности на этом пути предохраняет нас от самодовольства и пошлости, заставляет рваться ввысь, порой через отчаяние, и желать прикосновения Вечности. Человек должен состояться в своей бытийственности для себя самого, хотя у нас с жизненными целями и смыслами дело обстоит мелко и вяло.

В противовес общему настрою современной титанической цивилизации - цивилизации действия - человеку, чтобы совсем не «расчеловечиться», нужно научиться быть, пребывать в любви, гармонии, терпении, дружбе, покое и, время от времени, действии, не увлекаясь присвоением и накоплением и не проваливаясь в ничто, восполняя свою бытийственную недостаточность через пребывание в Духе. И пример Иова в этом стремлении - прекрасная опора.

Ты значил все в моей судьбе.
Потом пришла война, разруха,
И долго-долго о Тебе
Ни слуху не было, ни духу.

И через много-много лет
Твой голос вновь меня встревожил.
Всю ночь читал я Твой Завет
И как от обморока ожил.

Б. Пастернак «Рассвет»