Информация о наборе в группу
Расписании мероприятий
Исследованиях
Расписании мероприятий
Исследованиях
Оставьте Ваш вопрос, мы ответим Вам в ближайшее время.
Волдырь на воде
О буржуазном духе и внутренней разрухе
О буржуазном духе и внутренней разрухе
«Какая польза человеку, если он приобретёт
весь мир, а душу свою повредит?»
Мф. 16;26
«Не любите мира, ни того, что в мире:
кто любит мир, в том нет любви Отчей»
1 Ин. 2;15
Пережив эпоху лагерного капитализма 90-х, наладив более или менее свою жизнь, мы застряли в состоянии духовной разрухи: плоть давит душу, душа противоборствует с духом, а дух не находит места в нечистом теле. Как избежать разложения индивидуалистического сознания, чтобы не скатиться в «передоновщину»? Как воссоединиться самим в себе, не исчезнуть, словно «волдырь на воде»[1]? Важно это для нас, как и для гоголевского персонажа. Ведь мы живы той искрой Божьей в каждом из нас, которая сохраняет нас на земле как раз для того, чтобы дух, душа и плоть пребывали в нас нераздельными, скрепляемы Любовью.
Это разъединение, пожалуй, некая данность человека вообще, как фигуры трагической. Веками люди трудились над восстановлением своей духовной целостности, и каждому приходится осваивать этот путь заново в своих условиях. Тут важно уметь отличать ложь от правды, главное от неглавного, воспитать волю – чтобы отвергнуть недостойное, недочеловеческое, смелость – чтобы принять противоречия жизни как неизбежность. Принимая эту неизбежность, человек соглашается с тем, что жизнь трагична.[2] Русское самосознание традиционно обращено ввысь и вперед, за горизонт. Снижение высоты жизненной задачи до «мещанской мели» – это уход от своего призвания, измена нашей духовной традиции, культурный нигилизм. Поддаваясь соблазну, мы интуитивно ищем повод взбодриться и воспрять духом. Эту интуицию в свое время подхватил А.С. Пушкин в «Путешествии Онегина»:
…Зачем я пулей в грудь не ранен?
Зачем не хилый я старик,
Как этот бедный откупщик?
Зачем, как тульский заседатель,
Я не лежу в параличе?
Зачем не чувствую в плече
Хоть ревматизма? – ах, Создатель!
Пушкину вторит Владислав Ходасевич, веком позже:
Я не знаю худшего мучения –
Как не знать мученья никогда.
Только в злейших муках – обновленье.
Лишь за мглой губительной – звезда.
Русский человек традиционно отворачивается от жизненного благополучия, ему тоскливо, когда кроме внешней устроенности, в его жизни нет глубины и высокого смысла, не происходит никакого преумножения жизни. Ему скучно быть просто здоровым и богатым, тоскливо без мученья, когда «всегда нам отвечают «да»». Нам нужно «жало в плоть», хотя бы в виде ревматизма, чтобы встряхнуться духом. Или иное мучение может стать для нас подспорьем, если мы стремимся к духовному росту.[5] Видимо, это что-то постоянное, что живет в русском духе.
Трагедия отменяется
В последние десятилетия у нас образовался такой «сквозняк в голове», что гоголевскому Хлестакову с его «необыкновенной легкостью в мыслях» и не снилось, пожалуй. Произошла «атрофия тонких чувств», нахлынуло равнодушное бесчувствие. Но главное – уходит в небытие наше «трагическое чувство жизни».[2] И это одна из причин внутренней разрухи. Иностранцы иногда замечают, что «русские постоянно «ноют», на жизнь жалуются». Это верное внешнее наблюдение. Но если посмотреть изнутри – то это наивный способ выразить свое трагичное ощущение жизни. Угрюмые, напряженные лица – это не только и не столько скорбь о бытовой неурядице, это обратная сторона тоски по смыслу, грусть о неразрешимом жизненном противоречии (хочется, но не можется или не получается). «Радуйтесь всегда в Господе; и еще говорю: радуйтесь!» - повторяет апостол Павел (Флп. 4;4). Кратко расстояние между отчаянием и благодатью, которое нужно преодолеть, чтобы вылечить свою внутреннюю разруху, откликнувшись на призыв ап. Павла. Но очень болезненно.
Раньше наш герой всегда мог отличить правду от лжи, боролся за её торжество, принимал бремя этой трагической борьбы на себя и в себя. Принимая трагедию, ты принимаешь свой крест – и тогда наступает облегчение. Благодать сходит в душу и исцеляет ее, с ней приходит и радость. Это крест нашего «существования, направленного к существенности».[2] Но сегодня, как и в ХХ и в XIX веке, все наше существование направлено в обратную сторону от трагедии, от собирания себя к еще большему разбрасыванию. А правда и ложь? Тут сплошной релятивизм, правд стало много, у каждого своя. Нас поглотила чужая безличная культура, она стала нам своей и растворила побеждённых во внешних задачах.
Гнездо крамолы, рискнём предположить, - в самом духе современной буржуазной цивилизации и в том, что мы приняли этот дух в себя, им дышим и движемся. Мы живем в мире, построенном буржуазией: в мире комфорта, уважения к правам человека, лосьона, сорока сортов йогурта, айфона и прочих приятностей. Слишком напряженная воля к жизни породила в нас тяжесть, прикованность к земным заботам, к хорошей организации жизни. Но благоустройство жизни не есть сама жизнь! Библейский царь Екклесиаст как раз по этому поводу сокрушается, что все вокруг «суета и томление духа», от которой нет пользы человеку (Еккл. 1;14). Нет пользы, потому что, суетясь, человек перестает быть. Его бытие становится призрачно. Оттого так важно сегодня стало «казаться» - успешным, счастливым, веселым. И, собственно, неважно как на самом деле обстоят дела. Нет личности, она не важна, поскольку растворяется в выдуманном образе модного, благонамеренного, успешного человека. Проблема обретения себя как личности, воссоединения духа, души и тела вообще не ставится современной культурой, буржуазной по духу. Некогда. Да и зачем? Ведь практической пользы в этом никакой нет, одни лишь «метфизические» трудности. Человек спешит занять «положение», приобрести благосостояние и влияние в обществе. И снова вспоминаются строки Владислава Ходасевича:
Должно быть жизнь и хороша,
Да что поймешь ты в ней, спеша
Между купелию и моргом,
Когда мытарится душа
То отвращеньем, то восторгом?
Делец как «странствующий рыцарь денег»
Носителем этого духа и эталоном поведения, по Гоголю, является «хозяин, приобретатель». По Чехову - «делец», фигура многофункциональная: «он маклер, биржевой заяц, дирижер в танцах, комиссионер, шафер, кум, плакальщик на похоронах и ходатай по делам. Иванову известен он как рьяный консерватор, Петрову же - как отъявленный нигилист. Радуется чужим свадьбам, носит детям конфеты и терпеливо беседует со старухами, одет всегда по моде…Имеет большую памятную книжку, которую держит втайне» [9].
Богатством содержания фигура дельца поразить, конечно, не может. И все же именно она стала эталоном жизни, с которым люди сверяются: мы принимаем на себя множественность ролей и дел – отсюда наша раздёрганность, растерянность и забывчивость как следствие многозадачности. Сплошная суета. Главное достоинство дельца - крупное состояние, то есть не кто он, а сколько он имеет. Наши богачи-приватизаторы - духовные наследники П.И. Чичикова, нигилисты по духу (по крайней мере, в правовом плане точно). Разбогатев, они не только не приумножили жизнь вокруг себя, но обокрали ее, обмелили. Их предпринимательский успех не стал основой благоденствия народа, не продолжился в организации общественной жизни, не умножил общий культурный багаж. Возможно, личную коллекцию картин кто-то из них собрал, но опять-таки для себя, а не для общественной пользы. Эта модель поведения и образа мыслей транслируется «сверху вниз», и вот уже идеалы Чичикова торжествуют как культурная норма. Наш современный делец – это, по сути, воскресший тип древнего охотника и собирателя, победителя в схватке за добычу. Он выходит на охоту и присваивает добычу по праву копья. Только копье в наше время стало копейкой.
«Больше всего береги и копи копейку: эта вещь надежнее всего на свете…Копейка не выдаст…Всё сделаешь и всё прошибёшь на свете копейкой». Вот завет отца и всего духовного отечества Павла Ивановича Чичикова, русского дельца родом из XIX века.[3] Копейка - прочное основание его жизни. Что против него химеры прошлых веков? Сила денег для Чичикова - не грубая и внешняя, а внутренняя сила духа, мысли, воли. Есть в образе Павла Ивановича и героизм сродни странствующему идальго Дон Кихоту, и самопожертвование [5]. «Странствующий рыцарь денег», Чичиков - идейный борец за денежные знаки, идейный предшественник великого комбинатора Остапа Бендера. Подмена смысла «рыцарства» состоит в том, что делец воспринимает свою предприимчивость как личное достижение, а значит и как некое свое бытийственное преимущество, достоинство, доблесть и величие. Причем не только он сам верит в свое величие, но и окружающие восхищаются им, принимая достигнутое таким образом «положение» в обществе за подлинное человеческое величие. Тогда как он всего лишь предприимчивый делец. Гоголь как раз об этом и говорит в финале «Мертвых душ», что если бы он не вывел Чичикова на чистую воду в своей поэме, то никто бы и не обратил внимания на его настоящее лицо и отсутствие внутреннего личностного содержания.
Именно приобретение, считал Гоголь, «виной всего; из-за него произвелись дела, которым свет даёт название не очень чистых», а внутри такого человека довольно быстро вырастает «страшный червь, самовластно обративший к себе все его жизненные соки».[3] «Несокрушимый здравый смысл, несокрушимая положительность. Есть то, что есть, и ничего больше нет и не надо. Здешний мир - все, и нет иного мира, кроме здешнего».[6] Это, однако же, религиозное сознание, стремящееся упразднить любой иной дух, заменить собой все иные религии. Религия современного буржуазного мира - не христианство, а мещанство. Буржуа и символов-то никаких не признает, ему чуждо символическое миросозерцание вовсе. Он наивный реалист, живет на всем готовом, «ничего себе не приобретает горением духа»; порабощает себя и других этим духом благоустройства мира. Он солиден и важен. Он хочет казаться, но бессилен быть [6].
Делец, буржуа стремится достичь «положения». Он живет именно им. Своим положением, а не духом. Поэтому он и погружен с головой в свои дела, его воля поглощена исключительно организацией жизни - он прекрасный менеджер. Но, создавая рай для себя на земле, он возделывает ад для других (строитель Вавилонской башни). По плодам узнаете их: плод духовной буржуазности - международное зверство, милитаризм, шовинизм. У древней римской волчицы тоже были зубы. От благоразумного сытого мещанства до голодного зверства один шаг. Не только человек человеку, но и народ народу - волк. От взаимного пожирания их удерживает только страх.[6]
Буржуа не всегда является в образе материалиста, плененного низменными благами жизни. Достигнув положения, «возвышенный тип» буржуа, претендует быть хранителем духовных основ жизни. Буржуа-консерватор не дает дорогу изменениям, ничего нового не приемлет – с ним наступает оцепенение жизни. На смену ему приходит другой буржуа – революционер. Он не меньше первого любит власть и могущество, еще более беспощаден к слабым. Да и смысл революции, по сути, сводится к смене одних господ на других, а идейная основа та же – строим рад на земле для себя.
Возвышенный буржуа – это особо грустный случай. Он не просто копошится на мели своих бытовых смыслов, но он спешит стать благодетелем народа, стремящимся устроить его жизнь и благоденствие. Он считает себя вправе наставлять других. Это самодовольный фарисей, ставящий себя выше других и благодарящий Бога за свое достоинство, «несмь яко иные человецы». Такой человек может предъявить себя как верующего в Бога, но вера не пробуждает в нем никакой духовной энергии. Она нужна ему, как признак благоприличия, чтобы преуспеть в мире. Разговоры о вечности и обрядовая сторона церковной жизни – это для него способ завоевания жизненных благ.
Власть и могущество - идея пассионарного буржуа. Спокойное довольство - цель обывателя. Вместо евангельского блаженства , у обоих цель - благополучие. Вместо благородства - благоприличие. Ну как назвать, например, Чичикова подлецом, когда он внешне представляется одной сплошной благонамеренностью?
И в то же время, вся его жизнь – это сплошное отрицание конца, утверждение бесконечного продолжения человеческого рода, бесконечного прогресса: нам хорошо, детям нашим будет лучше, внукам и правнукам - еще лучше - и так без конца. Отсюда, кстати, вырастают идиллические мечты Чичикова о «бабёнке, о детской», о потомках и собирании состояния для передачи им накопленного добра[3]. Каждое поколение рода промышляет, приобретает, приумножает мертвый капитал. Вот они мертвые души – и капитал, и собственный духовный результат жизни, омертвение души приобретателя. Чичиков как муравей или как пчела – все время «собирает мед», кует свое благосостояние. Его жизнь имеет смысл только в этом копошении. Как личность, он совершенный ноль. «Пропал бы, - думает он в минуту опасности, - как волдырь на воде, без всякого следа, не оставивши потомков»[3]. Он всерьёз считает, что даром бременит землю, лишь потому, что не сможет оставить своим детям никакого состояния. Хотя детей у него нет, и никто не просит его о состоянии. Но это тоже часть его менеджерского плана мероприятий длиною в жизнь. Любовь, семейное счастье – слова не из его лексикона. Ему нужна «бабёнка» для продолжения рода и деревня Чичинка - имение для спокойной жизни в довольстве. Не будет детей - так и следа не останется от него на земле, и вправду лопнет, как волдырь на воде.
Что делать?
«Эпоха глухой дремоты» (Олег Павлов) подходит к концу. Надо либо просыпаться к жизни, либо умирать. Как нам включить программу самообновления? Как решить проблему, корни которой уходят глубоко в человеческую историю? Еще первые люди облеклись в «кожаные ризы» (Быт.3;21), чтобы выжить вне рая. Эта одежда приспособила их к жизни в нашем мире, но одновременно сделала грубее телесно и душевно. Каинова братоубийственная печать лежит на том, кто кожаные ризы сделал смыслом жизни и возделывает рай на земле, забывая о неотвратимости своей смерти. На тех, кто делает это нормой для себя и для других.
Буржуазный дух не принимает глубокого трагизма жизни, не принимает Креста и спасения духа, даже не ищет его. Только принятие Креста - смирение, согласие с Божией волей о себе - облегчает жизнь, примиряя с ее трагизмом [4]. Энергия нашей духовной культуры – сопротивление. Главное, чтобы очередное сопротивление, борьба за преобразование духа не сосредоточилась на вещественных символах и на абстрактных идеях и лозунгах. Тогда это безысходность и бег по кругу. «А если народ весь пройдет мещанством, то спрашивается, куда же он выйдет?» - задается вопросом Дмитрий Сергеевич Мережковский в начале ХХ века [7]. Как победить мещанство? Сдвинуться с «позитивной мели» к «религиозной глубине». «Лишь в христианстве заключена сила, способная победить мещанство и хамство грядущее. Тот, кто поймет, тот будет первым исповедником и мучеником нового мира…Одного бойтесь - рабства и худшего из всех рабств - мещанства и худшего из всех мещанств - хамства, ибо воцарившийся раб и стал хам, а воцарившийся хам и есть черт - уже не старый, фантастический, а новый, реальный черт, действительно страшный, страшнее, чем его малюют, - грядущий князь мира сего, Грядущий Хам» [7].
Обычно от несогласия с жизнью уходят в бунт или в мечту. А если с миром не согласен, но идти против него бессилен, то есть вариант - скатиться в иронию, оглупление себя, жизни, всего вокруг, превращение серьезного в смешное. Именно так поступал Н.В. Гоголь, выводя образы своих героев в «Мертвых душах», «Ревизоре». Все наши противоречия социальные – поверхность неустроенности духовной. Ни бунт, ни мечта, ни ирония здесь нам не помощники. Нужно отложить европейские мерки за непригодностью, и отыскать свои аршины, считал Д. Мережковский. Только они помогут нам выбраться из нашего мещанского болота, отказаться от чужого идеала, который, к несчастью продиктован чужим нам в культурном плане духом – буржуазности, культуры «евроремонта» и «еврокастрюли». Это все то же старое «водворение царства Божия на земле», которого не может быть. Просто поменять знаки на обратные в рамках тех же представлений и системы ценностей, проникнутой буржуазным духом, не получится. Теперь нужно менять систему представлений, преодолев свой национально-культурный нигилизм. Ну, или лопнуть, как волдырь на воде…
Литература
[1] Библия
[2] Бердяев Н.А. «О духовной буржуазности»
[3] Гоголь Н.В. «Мёртвые души»
[4] Ильин Н.П. «Трагедия русской философии»
[5] Калягин Н.И. «Чтения о русской поэзии»
[6] Мережковский Д.С. «Гоголь и черт»
[7] Мережковский Д.С. «Грядущий хам»
[8] Прилепин З. «Классики и современники». Портал Культура. 24/02/2016
[9] Чехов А.П. «Делец»
[1] Павел Иванович Чичиков из поэмы «Мертвые души» Н.В. Гоголя, испугавшись после истории с Ноздревым, когда тот его обвинил в нечестной игре в шашки и чуть не побил за это: «Пропал бы, как волдырь на воде, без всякого следа, не оставивши потомков, не доставив будущим детям ни состояния, ни честного имени!»
весь мир, а душу свою повредит?»
Мф. 16;26
«Не любите мира, ни того, что в мире:
кто любит мир, в том нет любви Отчей»
1 Ин. 2;15
Пережив эпоху лагерного капитализма 90-х, наладив более или менее свою жизнь, мы застряли в состоянии духовной разрухи: плоть давит душу, душа противоборствует с духом, а дух не находит места в нечистом теле. Как избежать разложения индивидуалистического сознания, чтобы не скатиться в «передоновщину»? Как воссоединиться самим в себе, не исчезнуть, словно «волдырь на воде»[1]? Важно это для нас, как и для гоголевского персонажа. Ведь мы живы той искрой Божьей в каждом из нас, которая сохраняет нас на земле как раз для того, чтобы дух, душа и плоть пребывали в нас нераздельными, скрепляемы Любовью.
Это разъединение, пожалуй, некая данность человека вообще, как фигуры трагической. Веками люди трудились над восстановлением своей духовной целостности, и каждому приходится осваивать этот путь заново в своих условиях. Тут важно уметь отличать ложь от правды, главное от неглавного, воспитать волю – чтобы отвергнуть недостойное, недочеловеческое, смелость – чтобы принять противоречия жизни как неизбежность. Принимая эту неизбежность, человек соглашается с тем, что жизнь трагична.[2] Русское самосознание традиционно обращено ввысь и вперед, за горизонт. Снижение высоты жизненной задачи до «мещанской мели» – это уход от своего призвания, измена нашей духовной традиции, культурный нигилизм. Поддаваясь соблазну, мы интуитивно ищем повод взбодриться и воспрять духом. Эту интуицию в свое время подхватил А.С. Пушкин в «Путешествии Онегина»:
…Зачем я пулей в грудь не ранен?
Зачем не хилый я старик,
Как этот бедный откупщик?
Зачем, как тульский заседатель,
Я не лежу в параличе?
Зачем не чувствую в плече
Хоть ревматизма? – ах, Создатель!
Пушкину вторит Владислав Ходасевич, веком позже:
Я не знаю худшего мучения –
Как не знать мученья никогда.
Только в злейших муках – обновленье.
Лишь за мглой губительной – звезда.
Русский человек традиционно отворачивается от жизненного благополучия, ему тоскливо, когда кроме внешней устроенности, в его жизни нет глубины и высокого смысла, не происходит никакого преумножения жизни. Ему скучно быть просто здоровым и богатым, тоскливо без мученья, когда «всегда нам отвечают «да»». Нам нужно «жало в плоть», хотя бы в виде ревматизма, чтобы встряхнуться духом. Или иное мучение может стать для нас подспорьем, если мы стремимся к духовному росту.[5] Видимо, это что-то постоянное, что живет в русском духе.
Трагедия отменяется
В последние десятилетия у нас образовался такой «сквозняк в голове», что гоголевскому Хлестакову с его «необыкновенной легкостью в мыслях» и не снилось, пожалуй. Произошла «атрофия тонких чувств», нахлынуло равнодушное бесчувствие. Но главное – уходит в небытие наше «трагическое чувство жизни».[2] И это одна из причин внутренней разрухи. Иностранцы иногда замечают, что «русские постоянно «ноют», на жизнь жалуются». Это верное внешнее наблюдение. Но если посмотреть изнутри – то это наивный способ выразить свое трагичное ощущение жизни. Угрюмые, напряженные лица – это не только и не столько скорбь о бытовой неурядице, это обратная сторона тоски по смыслу, грусть о неразрешимом жизненном противоречии (хочется, но не можется или не получается). «Радуйтесь всегда в Господе; и еще говорю: радуйтесь!» - повторяет апостол Павел (Флп. 4;4). Кратко расстояние между отчаянием и благодатью, которое нужно преодолеть, чтобы вылечить свою внутреннюю разруху, откликнувшись на призыв ап. Павла. Но очень болезненно.
Раньше наш герой всегда мог отличить правду от лжи, боролся за её торжество, принимал бремя этой трагической борьбы на себя и в себя. Принимая трагедию, ты принимаешь свой крест – и тогда наступает облегчение. Благодать сходит в душу и исцеляет ее, с ней приходит и радость. Это крест нашего «существования, направленного к существенности».[2] Но сегодня, как и в ХХ и в XIX веке, все наше существование направлено в обратную сторону от трагедии, от собирания себя к еще большему разбрасыванию. А правда и ложь? Тут сплошной релятивизм, правд стало много, у каждого своя. Нас поглотила чужая безличная культура, она стала нам своей и растворила побеждённых во внешних задачах.
Гнездо крамолы, рискнём предположить, - в самом духе современной буржуазной цивилизации и в том, что мы приняли этот дух в себя, им дышим и движемся. Мы живем в мире, построенном буржуазией: в мире комфорта, уважения к правам человека, лосьона, сорока сортов йогурта, айфона и прочих приятностей. Слишком напряженная воля к жизни породила в нас тяжесть, прикованность к земным заботам, к хорошей организации жизни. Но благоустройство жизни не есть сама жизнь! Библейский царь Екклесиаст как раз по этому поводу сокрушается, что все вокруг «суета и томление духа», от которой нет пользы человеку (Еккл. 1;14). Нет пользы, потому что, суетясь, человек перестает быть. Его бытие становится призрачно. Оттого так важно сегодня стало «казаться» - успешным, счастливым, веселым. И, собственно, неважно как на самом деле обстоят дела. Нет личности, она не важна, поскольку растворяется в выдуманном образе модного, благонамеренного, успешного человека. Проблема обретения себя как личности, воссоединения духа, души и тела вообще не ставится современной культурой, буржуазной по духу. Некогда. Да и зачем? Ведь практической пользы в этом никакой нет, одни лишь «метфизические» трудности. Человек спешит занять «положение», приобрести благосостояние и влияние в обществе. И снова вспоминаются строки Владислава Ходасевича:
Должно быть жизнь и хороша,
Да что поймешь ты в ней, спеша
Между купелию и моргом,
Когда мытарится душа
То отвращеньем, то восторгом?
Делец как «странствующий рыцарь денег»
Носителем этого духа и эталоном поведения, по Гоголю, является «хозяин, приобретатель». По Чехову - «делец», фигура многофункциональная: «он маклер, биржевой заяц, дирижер в танцах, комиссионер, шафер, кум, плакальщик на похоронах и ходатай по делам. Иванову известен он как рьяный консерватор, Петрову же - как отъявленный нигилист. Радуется чужим свадьбам, носит детям конфеты и терпеливо беседует со старухами, одет всегда по моде…Имеет большую памятную книжку, которую держит втайне» [9].
Богатством содержания фигура дельца поразить, конечно, не может. И все же именно она стала эталоном жизни, с которым люди сверяются: мы принимаем на себя множественность ролей и дел – отсюда наша раздёрганность, растерянность и забывчивость как следствие многозадачности. Сплошная суета. Главное достоинство дельца - крупное состояние, то есть не кто он, а сколько он имеет. Наши богачи-приватизаторы - духовные наследники П.И. Чичикова, нигилисты по духу (по крайней мере, в правовом плане точно). Разбогатев, они не только не приумножили жизнь вокруг себя, но обокрали ее, обмелили. Их предпринимательский успех не стал основой благоденствия народа, не продолжился в организации общественной жизни, не умножил общий культурный багаж. Возможно, личную коллекцию картин кто-то из них собрал, но опять-таки для себя, а не для общественной пользы. Эта модель поведения и образа мыслей транслируется «сверху вниз», и вот уже идеалы Чичикова торжествуют как культурная норма. Наш современный делец – это, по сути, воскресший тип древнего охотника и собирателя, победителя в схватке за добычу. Он выходит на охоту и присваивает добычу по праву копья. Только копье в наше время стало копейкой.
«Больше всего береги и копи копейку: эта вещь надежнее всего на свете…Копейка не выдаст…Всё сделаешь и всё прошибёшь на свете копейкой». Вот завет отца и всего духовного отечества Павла Ивановича Чичикова, русского дельца родом из XIX века.[3] Копейка - прочное основание его жизни. Что против него химеры прошлых веков? Сила денег для Чичикова - не грубая и внешняя, а внутренняя сила духа, мысли, воли. Есть в образе Павла Ивановича и героизм сродни странствующему идальго Дон Кихоту, и самопожертвование [5]. «Странствующий рыцарь денег», Чичиков - идейный борец за денежные знаки, идейный предшественник великого комбинатора Остапа Бендера. Подмена смысла «рыцарства» состоит в том, что делец воспринимает свою предприимчивость как личное достижение, а значит и как некое свое бытийственное преимущество, достоинство, доблесть и величие. Причем не только он сам верит в свое величие, но и окружающие восхищаются им, принимая достигнутое таким образом «положение» в обществе за подлинное человеческое величие. Тогда как он всего лишь предприимчивый делец. Гоголь как раз об этом и говорит в финале «Мертвых душ», что если бы он не вывел Чичикова на чистую воду в своей поэме, то никто бы и не обратил внимания на его настоящее лицо и отсутствие внутреннего личностного содержания.
Именно приобретение, считал Гоголь, «виной всего; из-за него произвелись дела, которым свет даёт название не очень чистых», а внутри такого человека довольно быстро вырастает «страшный червь, самовластно обративший к себе все его жизненные соки».[3] «Несокрушимый здравый смысл, несокрушимая положительность. Есть то, что есть, и ничего больше нет и не надо. Здешний мир - все, и нет иного мира, кроме здешнего».[6] Это, однако же, религиозное сознание, стремящееся упразднить любой иной дух, заменить собой все иные религии. Религия современного буржуазного мира - не христианство, а мещанство. Буржуа и символов-то никаких не признает, ему чуждо символическое миросозерцание вовсе. Он наивный реалист, живет на всем готовом, «ничего себе не приобретает горением духа»; порабощает себя и других этим духом благоустройства мира. Он солиден и важен. Он хочет казаться, но бессилен быть [6].
Делец, буржуа стремится достичь «положения». Он живет именно им. Своим положением, а не духом. Поэтому он и погружен с головой в свои дела, его воля поглощена исключительно организацией жизни - он прекрасный менеджер. Но, создавая рай для себя на земле, он возделывает ад для других (строитель Вавилонской башни). По плодам узнаете их: плод духовной буржуазности - международное зверство, милитаризм, шовинизм. У древней римской волчицы тоже были зубы. От благоразумного сытого мещанства до голодного зверства один шаг. Не только человек человеку, но и народ народу - волк. От взаимного пожирания их удерживает только страх.[6]
Буржуа не всегда является в образе материалиста, плененного низменными благами жизни. Достигнув положения, «возвышенный тип» буржуа, претендует быть хранителем духовных основ жизни. Буржуа-консерватор не дает дорогу изменениям, ничего нового не приемлет – с ним наступает оцепенение жизни. На смену ему приходит другой буржуа – революционер. Он не меньше первого любит власть и могущество, еще более беспощаден к слабым. Да и смысл революции, по сути, сводится к смене одних господ на других, а идейная основа та же – строим рад на земле для себя.
Возвышенный буржуа – это особо грустный случай. Он не просто копошится на мели своих бытовых смыслов, но он спешит стать благодетелем народа, стремящимся устроить его жизнь и благоденствие. Он считает себя вправе наставлять других. Это самодовольный фарисей, ставящий себя выше других и благодарящий Бога за свое достоинство, «несмь яко иные человецы». Такой человек может предъявить себя как верующего в Бога, но вера не пробуждает в нем никакой духовной энергии. Она нужна ему, как признак благоприличия, чтобы преуспеть в мире. Разговоры о вечности и обрядовая сторона церковной жизни – это для него способ завоевания жизненных благ.
Власть и могущество - идея пассионарного буржуа. Спокойное довольство - цель обывателя. Вместо евангельского блаженства , у обоих цель - благополучие. Вместо благородства - благоприличие. Ну как назвать, например, Чичикова подлецом, когда он внешне представляется одной сплошной благонамеренностью?
И в то же время, вся его жизнь – это сплошное отрицание конца, утверждение бесконечного продолжения человеческого рода, бесконечного прогресса: нам хорошо, детям нашим будет лучше, внукам и правнукам - еще лучше - и так без конца. Отсюда, кстати, вырастают идиллические мечты Чичикова о «бабёнке, о детской», о потомках и собирании состояния для передачи им накопленного добра[3]. Каждое поколение рода промышляет, приобретает, приумножает мертвый капитал. Вот они мертвые души – и капитал, и собственный духовный результат жизни, омертвение души приобретателя. Чичиков как муравей или как пчела – все время «собирает мед», кует свое благосостояние. Его жизнь имеет смысл только в этом копошении. Как личность, он совершенный ноль. «Пропал бы, - думает он в минуту опасности, - как волдырь на воде, без всякого следа, не оставивши потомков»[3]. Он всерьёз считает, что даром бременит землю, лишь потому, что не сможет оставить своим детям никакого состояния. Хотя детей у него нет, и никто не просит его о состоянии. Но это тоже часть его менеджерского плана мероприятий длиною в жизнь. Любовь, семейное счастье – слова не из его лексикона. Ему нужна «бабёнка» для продолжения рода и деревня Чичинка - имение для спокойной жизни в довольстве. Не будет детей - так и следа не останется от него на земле, и вправду лопнет, как волдырь на воде.
Что делать?
«Эпоха глухой дремоты» (Олег Павлов) подходит к концу. Надо либо просыпаться к жизни, либо умирать. Как нам включить программу самообновления? Как решить проблему, корни которой уходят глубоко в человеческую историю? Еще первые люди облеклись в «кожаные ризы» (Быт.3;21), чтобы выжить вне рая. Эта одежда приспособила их к жизни в нашем мире, но одновременно сделала грубее телесно и душевно. Каинова братоубийственная печать лежит на том, кто кожаные ризы сделал смыслом жизни и возделывает рай на земле, забывая о неотвратимости своей смерти. На тех, кто делает это нормой для себя и для других.
Буржуазный дух не принимает глубокого трагизма жизни, не принимает Креста и спасения духа, даже не ищет его. Только принятие Креста - смирение, согласие с Божией волей о себе - облегчает жизнь, примиряя с ее трагизмом [4]. Энергия нашей духовной культуры – сопротивление. Главное, чтобы очередное сопротивление, борьба за преобразование духа не сосредоточилась на вещественных символах и на абстрактных идеях и лозунгах. Тогда это безысходность и бег по кругу. «А если народ весь пройдет мещанством, то спрашивается, куда же он выйдет?» - задается вопросом Дмитрий Сергеевич Мережковский в начале ХХ века [7]. Как победить мещанство? Сдвинуться с «позитивной мели» к «религиозной глубине». «Лишь в христианстве заключена сила, способная победить мещанство и хамство грядущее. Тот, кто поймет, тот будет первым исповедником и мучеником нового мира…Одного бойтесь - рабства и худшего из всех рабств - мещанства и худшего из всех мещанств - хамства, ибо воцарившийся раб и стал хам, а воцарившийся хам и есть черт - уже не старый, фантастический, а новый, реальный черт, действительно страшный, страшнее, чем его малюют, - грядущий князь мира сего, Грядущий Хам» [7].
Обычно от несогласия с жизнью уходят в бунт или в мечту. А если с миром не согласен, но идти против него бессилен, то есть вариант - скатиться в иронию, оглупление себя, жизни, всего вокруг, превращение серьезного в смешное. Именно так поступал Н.В. Гоголь, выводя образы своих героев в «Мертвых душах», «Ревизоре». Все наши противоречия социальные – поверхность неустроенности духовной. Ни бунт, ни мечта, ни ирония здесь нам не помощники. Нужно отложить европейские мерки за непригодностью, и отыскать свои аршины, считал Д. Мережковский. Только они помогут нам выбраться из нашего мещанского болота, отказаться от чужого идеала, который, к несчастью продиктован чужим нам в культурном плане духом – буржуазности, культуры «евроремонта» и «еврокастрюли». Это все то же старое «водворение царства Божия на земле», которого не может быть. Просто поменять знаки на обратные в рамках тех же представлений и системы ценностей, проникнутой буржуазным духом, не получится. Теперь нужно менять систему представлений, преодолев свой национально-культурный нигилизм. Ну, или лопнуть, как волдырь на воде…
Литература
[1] Библия
[2] Бердяев Н.А. «О духовной буржуазности»
[3] Гоголь Н.В. «Мёртвые души»
[4] Ильин Н.П. «Трагедия русской философии»
[5] Калягин Н.И. «Чтения о русской поэзии»
[6] Мережковский Д.С. «Гоголь и черт»
[7] Мережковский Д.С. «Грядущий хам»
[8] Прилепин З. «Классики и современники». Портал Культура. 24/02/2016
[9] Чехов А.П. «Делец»
[1] Павел Иванович Чичиков из поэмы «Мертвые души» Н.В. Гоголя, испугавшись после истории с Ноздревым, когда тот его обвинил в нечестной игре в шашки и чуть не побил за это: «Пропал бы, как волдырь на воде, без всякого следа, не оставивши потомков, не доставив будущим детям ни состояния, ни честного имени!»